Александр Руж - Волчий камень [litres]

Второй раунд напоминал детскую забаву под названием «догонялки». Хаффман наседал, Максимов не столько защищался, сколько уворачивался от атак, кругами пятясь по рингу. Занятие не из героических, но более достойное сопротивление требовало умения, а его-то как раз и не доставало, а потому не было и выбора. Зрители гикали и всячески выражали свое возмущение подобным поведением Взбесившегося Вепря, на которого в рядах публики уже были сделаны ставки. Вепрь сердито сопел и гнул свою линию.

Гонг. Максимов взялся руками за канаты. Сердце в груди разошлось не на шутку, ноги встряхивала судорога, от которой подгибались колени. Да уж… Кружение по рингу отнимает, пожалуй, больше сил, чем собственно бой. Еще один такой раунд, и ноги сдадут. Нужно снова менять тактику, иначе конец. Максимов неуклюже сграбастал перчаткой протянутую ему бутылку с водой, отхлебнул, остальное вылил себе на голову.

Как же ее, черт возьми, поменять, эту тактику? Вопрос остался без ответа, поскольку участников поединка вновь вызвали на центр помоста. Начался третий раунд. Хаффман напирал уже безо всякой осторожности, без оглядки на возможную контратаку со стороны соперника – он понял, что соперник на такую контратаку просто не способен. Максимов, улучив мгновение, метнул в зал взгляд, исполненный тоскливого отчаяния. Где же Анита?

«Хотя бы десять минут…» Со своей задачей он почти справился, но десяти минут оказалось мало. Надо держаться еще. Сколько? Кто знает. В идеале – все пять намеченных раундов. Вот только Хаффман этого не допустит. Вон как старается, леший бы его побрал… Кулачищи так и мелькают, а уворачиваться от них все труднее и труднее: коленки ноют, поджилки трясутся, пот горячими струями ползет по раскаленной коже. Любая секунда может стать последней.

От безысходности Максимов поступил так, как поступает ребенок, которого колотит в драке более сильный враг: зажмурился и всем телом ринулся вперед, вообразив себя выпущенным из пушки цилиндроконическим снарядом. Макушка встретила на своем пути жесткую перчатку Хаффмана, в голове зазвенело, словно внутри черепной коробки разбился хрустальный фужер. Максимов, оглушенный и ослепленный (перед глазами все смешалось в пестрый круговорот), прихватил англичанина левой рукой за талию, а правой принялся колотить его в бок.

Противников растащили судьи. Один из них принялся что-то выговаривать Максимову сначала на немецком, потом на ломаном французском. Понять смысл нареканий было несложно: удары головой в профессиональном боксе запрещены. Максимов знал это – недаром среди прочих книг он возил с собой небольшой томик, в котором излагалась вся история бокса. Говорилось там и о первой в мире школе кулачного боя, основанной Джеймсом Фиггом, и о первом своде боксерских законов, разработанном в середине восемнадцатого века служителем цирка Джеком Браутоном, и о «Правилах лондонского призового ринга», появившихся в 1838 году. Этих правил, запрещавших подножки, тычки локтями и вообще многое из того, что разрешалось прежде, и придерживались современные боксеры.

Репутация Взбесившегося Вепря была изрядно подпорчена. Горди Хаффман не скрывал бешенства и, судя по выражению лица, готов был растерзать противника. Максимов отметил это с философской обреченностью. Судья, от которого несло пивным перегаром, напоследок толкнул русского ладонью в плечо – мол, смотри у меня – и удалился за канаты.

Максимов, силясь прогнать звучавшее в голове дребезжание, прислушался к своему телу. Оно умоляло о пощаде. О дальнейшем противоборстве нечего было и думать. Сейчас Хаффман прихлопнет его как муху.

Первый же пропущенный удар заставил Максимова схватиться за грудь и застыть с выпученными глазами. Англичанин с глумливой неторопливостью отвел назад кулак для замаха и коротко двинул перчаткой в скулу застывшему сопернику. Максимов рухнул как подкошенный.

Не бывает чудес, не бывает… Максимов лежал на спине и смотрел вверх, а над ним плавно колыхался высокий потолок гимнастического зала. «Eins, zwei, drei, vier, fünf…» – доносилось откуда-то из шаткой полутьмы, и поверженному Алексу чудилось, что над ним читают заупокойную молитву.

На цифре семь счет оборвал гонг. Неужели и третий раунд позади? Хотя теперь уже все равно. Четвертого не будет. Взбесившийся Вепрь проиграл.

Максимову помогли подняться. Привалившись к канатам, он увидел, как Хаффман переводит дух в своем углу. Ага, утомился-таки, кулачный виртуоз! Эта мысль была Максимову приятна, даже вызвала на лице, искаженном гримасой боли, подобие улыбки.

– Вы прекращаете бой, мистер Алекс? – спросил по-французски судья.

Максимов оглядел зал. Десять минут назад эта аудитория ревела «Алекс! Алекс!», теперь же он натыкался на саркастические ухмылки, а в уши противно лез презрительный свист. Завоевать симпатии публики легко, и так же легко их потерять.

– Я объявляю о прекращении боя, – сказал рефери, не дождавшись ответа.

Десять минут… Они истекли, а Аниты все нет.

«Теперь все зависит от тебя – помни. Постарайся продержаться подольше… Я верю в тебя!»

– Нет! – разомкнул Максимов спекшиеся губы. – Бой продолжается.

– Вы уверены?

– Да… Я готов драться дальше.

Скулу дергало и ломило, в легких поселилась резь, не дававшая вдохнуть воздух полной грудью. Максимов, чтобы вернуть телу подвижность, несколько раз присел. Стало еще больнее. Он стиснул зубы. Грубо пихнул судью перчаткой.

– Чего уставились? Я сказал: бой продолжается!

Хаффман, с чьих рук распорядитель уже стаскивал перчатки, недоуменно взглянул на русского. Максимов оттолкнулся от упругого каната, заставил себя выйти в центр ринга.

– Бой продолжается! Слышите?

Залу это понравилось. Посрамленный Вепрь не желал сдаваться. А вдруг у него открылось второе дыхание?

– Позвольте, позвольте! – затараторил, подскочив к Максимову, гаер в кружевной рубашке. – Бой окончен, вы не в состоянии драться…

– Я не в состоянии? – Максимов захлебнулся от негодования. – Ах ты, английская крыса!

Тяжелый кулак врезался распорядителю в ребра. Тот отлетел к канатам, согнулся в три погибели. Публика ликовала: в ее глазах русский опять набирал очки. А Максимов и не думал играть на зрителей – просто давал выход гневу, который после только что пережитого позора бурлил в душе, как расплавленный металл.

Хаффман снова стоял перед ним – подтянутый и готовый к продолжению поединка. Двужильный он, что ли? Максимов, понимая, что терять нечего, сразу бросился в атаку. Меткий и чувствительный удар в голову вновь затуманил сознание, но не остановил наступательный порыв. Максимов, как перед тем Клозе, стал молотить кулаками пустоту. Из горла сам собой вырвался рык: