Елена Басманова - Бомбейские чудовища

Перед дверью с табличкой «Судебный следователь участка № 3 Казанской части» пока никого не было. В следственной камере сыщики сняли шинели и заняли привычные места: Павел Миронович за массивным, несколько обшарпанным столом, а Лапочкин в отдалении, за столом поменьше, стоявшем перпендикулярно к начальственному.

Боясь потерять боевой настрой, следователь тотчас вызвал дежурного и требовательно заявил:

— Доставьте арестованного Сыромясова.

Пока дежурный ходил за арестованным, Лапочкин вынул новенькую синюю папку и принялся выводить каллиграфическим почерком: «Дело № 234. Нарушение общественной морали, повлекшее за собой смерть». Тернов в ожидании задержанного барабанил пальцами по столешнице.

Ни капли лоска не осталось в фигуре обозревателя мод «Флирта» Дона Мигеля Элегантеса, проходящего по документам как Михаил Иванович Сыромясов, когда он появился в следственной камере. Ватного пальто на нем уже не было, зато поверх исподнего были надеты потертый пиджак и широченные мятые брюки, подобранные из запаса, предназначенного для маскировки агентов. Тернову даже показалось, что Сыромясов стал еще тучнее, чем прежде, — брюхо его колыхалось совершенно неприлично, одутловатое лицо топорщилось седоватой щетиной, кожа на щеках обвисла, губы дрожали.

— Итак, господин Сыромясов, приступим, — заявил Тернов, дождавшись, когда эта куча усядется на стул. — Как вы себя чувствуете?

— Скверно, — прохрипел арестованный. — Голова в тумане, затылок болит.

— Михаил Иваныч, — сказал укоряюще Тернов, — таких афер я от вас не ожидал.

— Виноват, — Сыромясов, блуждая взором по полу, вздохнул. — Я и сам от себя этого не ожидал.

— Что привело вас в гостиницу «Бомбей»?

— Не помню.

— Как вы туда проникли?

— Не помню.

— Как вы оказались в постели с мужчиной?

— Не помню.

— Зачем вы надели на лицо медвежью морду?

— Не помню.

— Куда вы девали свою верхнюю одежду?

— Не помню.

Дознаватель остановился и откинулся на спинку кресла.

— Вы инсценируете потерю памяти, Михаил Иваныч, и, верно, потребуете сейчас медицинского освидетельствования. Но мы вам его не дадим.

— Почему? — робко поднял мутный взор на следователя обозреватель мод.

— Потому что мы прямо сейчас память вам вернем. Чтобы не терять время.

— Я буду очень рад, — промямлил Сыромясов.

— Так вот как было дело. Госпожа Май, задумав «бомбу» в номер, разработала сногсшибательную операцию. В ней были задействованы Мурин, Синеоков, фотограф и вы. Синеоков выписал из Казани содомита Трусова. Вы с фотографом под покровом ночи пробрались в гостиницу с черного хода. Ключи подобрали заранее. Мурин добыл медвежью маску. Фотограф должен был заснять чудовищную оргию. Одного только вы не предусмотрели: что изнеможение сморит вас, а вашего партнера доведет до гибели. Я правильно излагаю события?

Сыромясов смотрел на Тернова остекленевшими глазами. Бесформенный великан, павший так низко, выглядел жалким и несчастным. Следователь, решив, что противник морально сломлен и запираться более не намерен, смягчил тон:

— Я понимаю, Михаил Иваныч, ваше положение. Разумеется, одобрить такую деятельность я не могу, но вижу, что вы человек подневольный. Госпожа Май, видимо, вас шантажировала увольнением, если вы не согласитесь на этот маскарад… Вы не возражаете, если мы проведем с Ольгой Леонардовной очную ставку?

— Нет, не возражаю, — прошелестел Сыромясов.

— И сейчас же пошлем курьера за Синеоковым и фотографом. Как его фамилия?

— Братыкин.

— Вот-вот. Лев Милеевич, запишите. И — бегом к товарищу прокурора с ходатайством на задержание и обыск.

Лапочкин встал и прошествовал к дверям, брезгливо сторонясь допрашиваемого. Тернов же сделал еще один изощренный ход:

— Господин Сыромясов, вы как тонкий ценитель прекрасного, наверно, страдаете от необходимости носить поношенные вещи из чулана старьевщика. Если бы вы оделись в привычный костюм, может быть, ваше самочувствие и ваша память улучшились бы.

— Вы так думаете? — Сыромясов, казалось, впервые обратил внимание на свой наряд и с недоумением обозрел брюки и пиджак.

— Да, я так думаю. Поэтому предлагаю вам позвонить супруге и попросить ее принести приличную одежду. Вот аппарат.

Сыромясов побледнел и не тронулся с места. Он с ужасом смотрел на телефон, затем перевел взгляд на Тернова.

— Ну же, смелее, — подбодрил его следователь. — Давайте позвоню я. Какой у вас номер?

Сыромясов схватился за левую сторону груди и яростно замотал головой.

— Господин следователь! Умоляю! Не говорите ей ничего! Она тоже способна на убийство из ревности!

— Ну, брат, и дела, — говорил Фалалей, скатываясь по перилам лестницы, как только за ним и Самсоном захлопнулась входная дверь. — Ты чего-нибудь понимаешь?

Самсон, все еще под впечатлением от общения с Нелли Валентиновной, промычал что-то нечленораздельное.

— Что делать? Что делать? Чует мое сердце неладное, — тараторил фельетонист, — конечно, разговорчики о сотрудничестве с полицией и о вызовах на ночные задания — ерунда, бабские глупости. О сотрудничестве я бы знал, в полиции у меня свои люди. Но какова! Не насмехалась ли она над нами? Ведь как Божий день ясно — погуливает наш дон Мигель, погуливает. Гигант, великан, голиаф! Смотри-ка, частенько он по барышням порхает ночами…

— Вообще-то я не заметил, что госпожа Сыромясова слишком взволнована отсутствием мужа. Неужели, если знает о его проделках, не ревнует?

Тяжелая дубовая дверь парадной захлопнулась за молодыми людьми, и, пересекая уютный, чисто выскобленный дворик со спящим фонтаном посередине, стажер задрал голову вверх, к застекленному эркеру гостиной Сыромясовых. Занавеси, за которыми скрывались зеленые владенья богини Флоры, не шевельнулись.

— Может быть, они брак построили на европейский лад, — многозначительно подмигнул специалист по изменам, увлекая друга к чугунным воротам, и дальше вдоль улицы.

— Как это?

— Ну, брат, это очень просто: договорились иметь не только семейную жизнь, но и личную. Понимаешь? Может, и она тем же грешит.

— Да, — ошарашено припомнил стажер, — ведь сам дон Мигель на прошлой неделе мне говорил, что следит за женой, да и своих похождений не скрывал. Он-то, наверное, ревнует.

— Если б ревновал, не спускал бы с жены глаз, — возразил фельетонист, — а так она сама себе предоставлена. Гуляй, не хочу.

— Если б мой батюшка ночевать домой не пришел, матушка весь день плакала бы, — заявил Самсон.

— А что, бывало такое?

— Нет. Никогда, — решительно запротестовал любящий сын, — приходил, конечно, поздно, под утро… Ну, если в карты с друзьями заиграется…