Елена Басманова - Бомбейские чудовища

Да, он по приказанию Тернова сбегал к товарищу прокурора и выцыганил у того разрешение на задержание и обыск у Братыкина и Синеокова. Но когда следователь вышел за дверь, не бросился обыскивать да арестовывать… И задумался.

Во-первых, при допросе Сыромясов хоть и заговорил, но ссылался на полное беспамятство. Даже на описание преступного замысла, изложенное Терновым, прореагировал как-то вяло. Не поймешь, то ли признался в сговоре, то ли не смог с ходу опровергнуть, доказать свое алиби.

Во-вторых, слишком подозрительно выглядела и мольба не звонить ни в коем случае его жене, чтобы та принесла приличные вещи. Как так не звонить? Ведь он, Сыромясов, прошлой ночью дома не был, предстоящей тоже не появится. Неужели супруга не встревожится? Да она сама прибежит в полицию с плачем и просьбой разыскать драгоценного мужа. И как это — скрывать от жены, что муж сидит в кутузке, арестованный по подозрению в возмутительном преступлении?

Если возле гостиницы «Бомбей» вертелся не Братыкин, а другой фотограф, если кто-нибудь из жильцов или служащих что-либо пронюхает, если решат продать выгодно материален газетчикам — да мало ли еще каких «если», — вся тайна псу под хвост. Всему миру станет известно о злодеянии, в том числе и женушке сыромясовской.

Следует также рассмотреть и других фигурантов: есть ли возможность их изобличить?

Вот, например, театральный обозреватель «Флирта» Модест Синеоков. Как доказать, что именно он вызывал из Казани дружка-содомита Трусова? Если между ними велась переписка, наверняка письма уже уничтожены, и в доме Синеокова их при обыске не найдешь. Единственный след можно отыскать в почтовом ведомстве, казанском ли, петербургском ли. Но и то лишь в том случае, если этот Трусов состоял под наблюдением полиции. Тогда его переписка перлюстрировалась бы. Значит, придется ждать ответа на запрос, посланный в Казань.

Далее — обольстительная госпожа Май. Она, как змея, все время выскальзывает из рук, и в деле убийства Трусова наверняка никаких следов не оставила. Даже если Синеоков признается в содеянном, госпожа Май будет все отрицать. Не исключено, что и в суд обратится — за защитой чести и достоинства. И такую бучу поднимет о клевете и преследовании, что сам дураком прослывешь.

Еще — Мурин, который якобы причастен к медвежьей морде, для эротических игр. Тут вообще все очень зыбко. Остатки медвежьей шкуры он бы в первую очередь уничтожил.

Теперь фотограф Братыкин. Если он фотографировал оргию — куда спрятал негативы? Пока негативы не отыщешь — соучастника не изобличить. Но вряд ли такие опасные негативы фотограф держит дома.

Может быть, за всеми фигурантами установить наблюдение?

Дверь в следственную камеру открылась, и на пороге предстал надзиратель. Он откашлялся и вытянул руки по швам.

— Лев Милеевич, господин помощник дознавателя, — нерешительно завел он от дверей.

— В чем дело, Баранов? — Лапочкин неохотно поднялся из-за стола навстречу надзирателю.

— Господин Лапочкин, задержанный Сыромясов плачет и требует бумагу и карандаш.

— Что, готов дать признательные показания?

— Не могу знать, пришел доложить, а решать вам.

— Бумагу я ему дам, а вот карандаш… Не задумал ли он самоубийство?

— Карандашом-то? — Баранов недоверчиво взглянул на Лапочкина, совершающего сложные маневры у шкафа с канцелярскими принадлежностями. — Если проглотит, это не смертельно. А если воткнуть в себя попытается — не проткнет, слишком жирный. Я так думаю.

— Пожалуй, ты прав, Баранов. Вот тебе бумага и карандаш, неси в кутузку. Десять листов хватит?

— Не знаю, арестант просил бумаги побольше.

— Ладно, добавлю, — согласился Лапочкин, заметно повеселев: значит, бегать придется меньше, если преступник сам изложит события, как они были. Пусть пишет, бумаги не жалко.

Надзиратель ушел, а помощник дознавателя вновь уселся за стол начальника. Несмотря на то, что Сыромясов без его участия склонился к добровольному признанию, Лапочкин все же ощущал, что задержался на службе дольше обычного не зря. Кто знает, может, какие флюиды уловил сквозь стены…

Он представил себе, как обрадуется завтра Павел Миронович, и усмехнулся почти по-отцовски, снисходительно. Затем смело взялся за трубку телефонного аппарата. Услышав голос телефонной барышни, велел соединить его с квартирой Сыромясова. Все-таки супруге надо сообщить о несчастье…

В сыромясовской квартире довольно долго никто к телефону не подходил. Наконец трубку сняли, и послышался недовольный старческий голос.

— Кто у аппарата? — строго спросил Лапочкин.

— Хозяина дома нету, а я кухарка, Нюша.

— Очень хорошо. Позови барыню.

— Барыни тоже дома нету.

— А где ж она?

— Да в Юсуповском саду. На коньках катается с подругами. Лед там хороший.

— Вот как? — изумился Лапочкин.

— Да вот так. В наше-то время такого бысстыдства не знали. Чтобы на коньках да мужней жене. Зла не хватает на нонешних греховодников. Совсем стыд потеряли. А вы, извиняюсь, кто будете?

— Я-то? — Дознаватель помялся. — Я из Окружного суда, хотел сообщить барыне, что господин Сыромясов у нас пребывает…

— А, всего-то? — разочарованно протянула Нюша, — да она знает. Своими ушами слыхала, как она говорила.

— И что же? Что? — досадливо перебил кухарку Лапочкин. — Не беспокоится барыня?

— Да беспокоится, да ведь не впервой…

— Что не впервой?

— Да ночные отлучки барина, — хихикнула Нюша, — да можно спать спокойно. Времена ныне такие — сами знаете.

— Знаю, знаю. Времена-то эти я знаю недурственно, — подтвердил Лапочкин, дивясь нахальству прислуги. — А вот как ты, милая, можешь хихикать в данных обстоятельствах, не понимаю.

— А мне что? Плакать прикажете? — удивилась собеседница. — Да мне некогда с вами лясы точить, ужин еще не готов, дрова в печи зря переводятся…

— Ты вот что, старая, не дерзи, — разъярился Лапочкин. — А лучше передай своей барыне, чтобы одежду какую поприличней супругу принесла.

— Вот еще! — воспротивилась кухарка, — вы его держите, вы его и одевайте. Не голый же он. А барыне некогда глупостями заниматься. Она и учится, и к лимпиаде готовится.

— К какой лимпиаде?

— Откель я знаю, какой? Слыхала, подруги ее подговаривали ехать на лимпиаду, за большим кушем. На коньках-то хозяйка птицей летает.

— Тьфу ты! — Лапочкин с досадой хлопнул трубку на рычаг. — Ну и жены! Никакой нравственности!

Помощник дознавателя встал и, заложив руки за спину, заходил по кабинету из угла в угол, проклиная и современных жен, и современную прислугу. Потом, успокоился и вновь вернулся к телефонному аппарату.

— Алло, барышня, соедините меня с приемной доктора Самоварова, — попросил он устало и, дождавшись ответа, продолжил. — Приемная? Могу я поговорить с доктором?