Виктор Дан - Хутор Дикий

– Советую вам следующий раз обращаться прямо к нам в прокуратуру. Обещаю помочь.

– Вы тоже не станете заниматься пустяками…

– Это не пустяки. Тем более что есть экономический ущерб. Личность и собственность должны быть неприкосновенны.

– Хм! Звучит так же многообещающе, как экономика должна быть экономной…

– Ваш скепсис понимаю, но преждевременную капитуляцию не одобряю.

– Это не капитуляция, а разумный способ выжить в наших правовых “джунглях”. “Худой мир, лучше любой ссоры”, – кажется, так говорили наши мудрые предки. Вы поймите, они тут скубутся, завидуют друг другу, но повязаны очень сильно. Тот друг или кум, тот сват или брат… Так же и местная милиция: городской для них чужой, а этот хоть прохвост, но свой…

– Вы заговорили почти стихами…

– Эти стихи сочиняю уже который год.

– Мы слишком удалились от основной темы. Вы видели Алевтину Петровну в тот день?

– Да, мимолетно. Когда я уже уходил домой, она вышла со своего двора с банкой в руках. Банка была пуста, и я подумал: “Идет за молоком”. Еще появилась мысль задержаться на час-полтора и самому купить молока. У Виктора как раз была дневная дойка. Но сразу передумал. Гавриленко берет дорого, на рынке дешевле. Да и терять время не хотелось.

– Это было в четырнадцать часов?

– Плюс-минус пять минут…

– Спасибо за помощь. На прощание прошу не забывать, что есть все-таки власть, прокуратура.

– Власть всегда была занята защитой государства, то есть себя. Мелких сошек, вроде меня, она просто не замечает.

– Но времена меняются!

– К сожалению, не так быстро и не в том направлении…, – последнее слово осталось за дачником, и Михаил смирился с этим. У него просто не было времени на дискуссии.

Что-то еще удерживало Михаила от посещения дома Пантелеймона Сирко. Возможно понимание сложности предстоящего разговора. Осталась еще одна одинокая женщина, Евгения Цурко, воспитательница детского сада села Рябошапки. По документам в райисполкоме Михаил установил, что она купила этот дом пять лет назад и переехала жить с двухлетним сыном. Это по документам. На самом деле, как рассказала Мария, сына она забрала от своей матери только через год. Естественно, нужно было обжить дом. Вероятно, потребовался ремонт и прочее. Михаил постоял у забора дома, где по всем признакам хозяйка отсутствовала. На каждую серию ударов по металлическим воротам, обшитым листовым железом, собака во дворе отвечала ленивым лаем, даже не покидая конуры. После третьей серии Михаил направился к дому Сирко. Евгению он посетит еще раз перед уходом из хутора.

Дом Пантелеймона с улицы обнесен таким высоким и непроницаемым для глаза забором, что даже рослый Михаил не мог заглянуть во двор. Он уже собрался стучать, как услышал громкую ругань и невольно задержался. Женский старческий голос, не иначе Фекла, вопил:

– Ледацюга! Бовдур! Полез на чердак набрать кукурузы и там спит. Послал Господь на мою голову мужа. Всю жизнь то спит, то гуляет. Свиньи не кормлены… Я уже в доме убрала, борща наварила…

– Пе-ре-тру-ди-ла-ся! Где я сплю?! – раздалось откуда-то сверху, – Ты тут была хоть раз?! Посмотри, что здесь творится. Просил Катерину убрать очистки в сарай… Сами вы ленивые суки!

– Вы там были двадцать раз. Ну забыла! Могли бы сказать еще раз, не переломились бы. И так на работе и дома, как проклятая. Ни радости, ни отдыха. Мама, не давайте ему обедать, чтобы не лаялся…

– А палкой не хотите! Я свое отработал и на хлеб получаю.

– Вот сейчас лестницу уберу и сидите там лайтесь сколько влезет, – это была Екатерина.

– Да я ему тот борщ вместе с казанком сейчас на голову одену, – угрожала Фекла.

– Пока ты его поднимешь, расколю твой глупый череп как орех. Только вздумайте убрать лестницу, я спущусь по веревке, а потом спущу с вас ваши змеиные шкуры…

Михаил понял, что пора вмешиваться и громко постучал в ворота. Ругань моментально утихла, и голос Екатерины спросил:

– Кто там?! Зараз!

Входная дверь в воротах широко распахнулась. Михаил увидел моложавую невысокую женщину в латаном халате, под которым была еще старая линялая шерстяная кофта. Екатерина ойкнула и убежала в дом.

– Заходьте, пожалуйста, – пригласила Фекла, сгорбленная старуха с пергаментным лицом. Она была одета в телогрейку поверх халата из цветастой фланели. На голове белый ситцевый платок, повязанный на затылке, а не под горло, как у большинства сельских женщин.

– Я должен поговорить с каждым из вас в отдельности, – сказал Михаил, когда они оказались в сенях, – Где мы сможем это сделать?

– Заходьте в комнату, пожалуйста – радушно пригласила Фекла.

– Начнем с Пантелеймона Игнатьевича. Не возражаете?

– Заходьте, заходьте, пожалуйста! – любезно, с легким поклоном еще раз попросила хозяйка Михаила, – Ты куда в сапожищах?!

– Извините! – Михаил стал снимать сапоги.

– Звиняйте! То не вам. Не разувайтесь – у нас грязно!

Михаил успел разуться и в носках прошел в комнату. Хорошо выкрашенный пол блистал чистотой, на столе цветастая скатерть и ваза из стекла под хрусталь, кружевные занавески на окнах.

Дед Пантелеймон кряхтя присел на лавку в сенях и принялся стаскивать свои видавшие виды тяжелые с набойками и заплатками сапоги. Фекла бросилась ему помогать. Наконец, Пантелеймон вошел, осторожно ступая большими ступнями в штопанных разными нитками шерстяных носках. Он не расстался со своей толстой суковатой палкой, только ставил ее на пол почти неслышно.

– Груша? – предположил Михаил по цвету и фактуре дерева.

– Да, она. Лет пять назад от мороза погибла. Пришлось спилить. Из груши хорошие держаки получаются… Хоть какая-то польза. Жалко, замечательная была груша. Из Венгрии привез. Не дошел я до Берлина… В апреле прямо из госпиталя домой приехал. Саженцы привез. Черешни чего-то сразу погибли, а груша выжила…

– Вот такой палкой, вероятно, убили Алевтину Петровну, – Михаил нарочито грубо вернул Пантелеймона Игнатьевича на грешную землю.

– Ну то не про меня! – оторопело, но довольно уверенно ответил Пантелеймон и не отвел свои хитроватые живые глаза.

Михаил сделал паузу, спокойно изучая своего собеседника. Многодневная щетина и неряшливый вид старика не могли скрыть от Михаила, что Пантелеймон на свои восемьдесят с чем-то выглядел очень хорошо.

“Его побрить и вымыть и больше шестидесяти не дашь”, – подумал Михаил,

– Говорят, она виновата в вашем ревматизме…

– То бабские байки. На фронте в окопах сутками по пояс мокрые сидели… После войны работал кочегаром на паровозе. Разогреешься у топки, а потом в тендер на мороз за углем… Пошел на пенсию, работал истопником в Рябошапках. Ангиной болел, а после нее всегда ревматизмом кончается. Так доктор говорил…