Виктор Дан - Хутор Дикий

– У вас были причины…

– Да, некоторые отказывали. Чего на них обижаться?! Других было больше… После войны мужики были в цене. Помню в рейсе… Идешь отдыхать, а под общежитием МПС уже дожидаются. Приходят пораньше, чтоб соперницы не перехватили… Эх, было время! Куда все подевалось…

– Говорят, что вы были все эти годы в ссоре.

– Обидела она меня, конечно, сильно. Куда там, ей офицера подавай… Я же только старшина запаса. Могла бы отшить по-человечески. Мне уж под сорок было… – дед Пантелеймон некоторое время молчал, невольно отдаваясь воспоминаниям, – Она все же свой человек, фронтовик… Я ее уважал. На фронте полезнее многих мужиков была. Снайпер!

– Вы ее видели в тот день?

– Нет. Да я со двора не выходил. Кручусь с утра до вечера. На моих ногах не до прогулок, да еще по снегу…

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Кто? Фекла может подтвердить. Катерина была на дежурстве…

– Нет, она близкий человек. Другой кто-нибудь…

– Разве что корова, или свиньи… – дед ехидно улыбнулся своей шутке.

Михаил улыбнулся тоже:

– Вы уж извините за неудобные вопросы, такая у меня работа.

– Да ничего, мы понимаем…

– Пригласите, если не трудно, Феклу Ивановну, пожалуйста.

– Сей час будет! – ответил Пантелеймон, довольно церемонно, неловко поднимаясь со стула.

“Да. Темперамент дед не растерял”, – отметил Михаил.

Фекла Ивановна села на тот же стул. Сложила руки на коленях и приготовилась отвечать как на школьном уроке.

– Фекла Ивановна, расскажите, когда вы последний раз видели Алевтину Петровну.

– У автолавки видела…

– Вы с ней говорили?

– А как же! Говорила она, что сын приехал и жених Марии, по другому сказать, парень, с которым Мария сошлась. Молодежь сейчас нас не празднует, делают что хотят. Очень Алевтина переживала за нее, хотела сказать, Марию. Надеялась, что Семен поговорит с парнем как отец…

– После этого вы с ней виделись?

– Не, не виделись. Она еще сказала, что ждет на завтра Марию и собирается купить молока для ней. Очень Мария с детства любит козье молоко.

– Где она покупает молоко?

– Где все, у кого скотины нет. У Виктора…

– Виктора Гавриленко?

– Да, у него. У него, считай, коз с полусотни. Торгует молоком, продает козлят и на мясо режет…

– Богатый жених, а у вас дочь одна…

– Так она и слышать о нем не хочет. Запах ей не нравится. И работают вместе… Ухватилась за этого непутевого.

– Кого вы имеете в виду?

– Петра, кого же еще!

– Почему он вам не нравится?

– А что там может нравиться? Жил он у нас, насмотрелись. Худое, щуплое, а лопает как здоровый мужик. Куда все девается?! Чаю не напасешься, заварит сразу пол пачки, выпьет без кипятка и ложится на лавку. Называется – кайхв. По хозяйству работать не хочет. Говорит, у него одна жизнь и должна быть одна работа. Эспедитор, или как. Возит бумажки в кабине рядом с шофером. Какая это работа?! Платят мало. Больше пропивает и проедает… А у меня почки никуда не годятся и дед уже старый… Выгнали мы его. Вот Виктор – другое дело. Мужик степенный, положительный. На работу ходит и с таким хозяйством справляется… Конечно, стирать ему некогда… Жена бы ему очень пригодилась…

– Здесь есть и другие невесты…

– У них всех сейчас, как у нашей Катерины, мозги набекрень. Нос воротят…

– Какие отношения у Петра были с Алевтиной Петровной?

– Не любила она его. Говорила, что срезал ей мак еще зеленым. Садила на пирожки, осталась без ничего. Потом Мария с города привезла, дорогой он там…

– А он?

– Побаивался, а за глаза обзывал, дай Бог вспомнить, … “вунтер-офицерской вдовой”.

– Спасибо за беседу. Теперь очередь за Екатериной.

Екатерина успела переодеться в серую шерстяную юбку и черный свитер под горло. Светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Лицо без всякой косметики выглядело моложе сорока лет, однако было заметно, что хозяйка за кожей лица следит небрежно. Она смущенно улыбнулась, спрятав свои зеленоватые глаза, и начала почему-то оправдываться:

– Собиралась свиней кормить, вырядилась в старье…

– Давайте сразу перейдем к конкретным вопросам, чтобы поменьше отвлечь вас от работ по хозяйству. Вы выдели Алевтину Петровну в ту субботу, когда она погибла?

– Нет, у меня было дежурство с восьми утра. Сутки работаю, трое – дома. В восемь утра пересменка.

– И с работы вы не отлучались?

– Причем здесь это. Можно подумать, что ее убила я!

– Я не говорю, что вы ее убили. Мне нужно точно знать, где находились все жители хутора в день убийства… Вы не ответили на мой вопрос.

– Была на работе.

– Полные сутки?

– Полные… – ответ прозвучал то ли недовольным, то ли неуверенным тоном.

– Вы работаете с Петром Кореньковым в одной организации. Правильно я говорю, или мои сведения устарели?

– Спросите у Петра, где он был…

– Спрошу обязательно, если застану дома. Насколько мне известно, у вас с ним дружеские отношения, поэтому я счел возможным задать этот вопрос. Надеюсь, вас не обидел…

– Все знают, что мы собирались пожениться. Он жил у нас два месяца, пока мои старики его не выели…

– Почему они против вашего брака с Петром?

– Почему, почему?! Вы же знаете!

– Вы о чем?

– Вы прекрасно знаете, что он сидел в тюрьме…

– Нам это известно. И это единственная причина?

– Про таких говорят всякие небылицы, но я его знаю с детства. Мы учились в одной школе, встречались с ним до армии. Когда он был в армии, переписка почему-то прервалась. Мне иногда кажется, что виноваты родители. Скорее всего, они прятали от меня его письма…

– Значит, они не любили его еще до судимости? – перебил Михаил.

– Все время сватали за меня тут одного. Он давно уехал из хутора, а родители его умерли. Где он, никто не знает. На похороны только приезжал…

– Извините, что вас перебил. Вы считаете, что молва несправедлива?

– Люди все такие злые… Бог меня простит! Жаль, что не все за свое зло получают по голове…

– Разве сейчас вами не руководит зло, которое вы осуждаете в других?! Неужели Алевтина Петровна вам так досаждала?

– Может, я сказала что лишнее… Вредная была бабка, вреднее на хуторе нет.

– По-вашему она заслужила такую смерть?

– Не говорила я такого! Просто старики считают, что имеют право лезть в чужую жизнь потому, что они старше, или потому, что ты живешь с ними под одной крышей, даже когда выносишь горшки из-под них… Если человек не похож в чем-то на них, то он уже не человек, а зверь, которого нужно травить и преследовать…, – Екатерина замолкла, что-то вспоминая. Михаил решил помолчать и спокойно дождался окончания возникшей паузы. Действительно вскоре последовало продолжение. – А ведь Петро сел в тюрьму, можно сказать, из-за меня. Ходили мы на танцы в Рябошапки. К хуторским там всегда приставали. Драки были часто. Петро только вернулся из армии. Он считал, что я не писала, а я считала, что он не отвечал, поэтому у нас отношения были: “здрасьте и до свидания”. Меня пригласил один из местных и во время танца стал, извините, лапать. Был он заметно выпивший. Правда, это было для нас не в новинку. Я вырвалась и вышла из площадки к нашим. Он подбежал, схватил за руку и стал тянуть в круг опять. Я сопротивлялась, и тогда вмешался Петр. Он оттолкнул того. Потом все время танцевал со мной и был возле меня… Наши как-то разбрелись и получилось, что возвращались на хутор мы вдвоем. Уже на краю села, встречает нас тот с дружками. Меня не трогали, а Петра стали бить. Он небольшой, но был после армии крепкий, как налитый. Это тюрьма его подкосила… Однако их было четверо, и стали они Петра забивать. Тут он вырвал кол из забора и ударил одного, потом другого. Остальные убежали… На следующий день приехала милиция и забрала Петра. У одного сломана ключица, другой с сотрясением мозга попал в больницу. Этот, который в больнице, оказался сынком местного начальника и конечно весь суд был против Петра. Посадили за злостное хулиганство. После всего Петр обозлился… Да и тюрьма забрала здоровье и покорежила душу. Это он сам мне сказал…, – она замолчала. На лице от волнения пятнами проступил румянец.