Виктория Платова - Увидимся в темноте

Когда плеер с видео еще живой Аяны мог появиться в комнате на Малой Гребецкой? Это самый легкий вопрос: вторая половина мая, любой из дней. Самый трудный – зачем? И где-то посередине, но ближе к труднопроходимым местам, залитым восковой пленкой, еще один. Кто принес плеер в комнату, не рискуя быть замеченным жителями густонаселенной квартиры? Убийца? И кто сидел напротив девушки в ресторане и снимал ее на телефонную камеру? Убийца?

Ответ знает только мертвая девушка. И потому – улыбается, улыбается, улыбается.

У НОЧИ ТЫСЯЧИ ГЛАЗ/NIGHT HAS A THOUSAND EYES

(1948 г.) 81 мин.

… Поножи — вот как еще называются такие кольца, вот я и вспомнила. Нафталиновое слово, не слишком подходящее для ассортиментной линейки секс-шопа, – без улыбки его не произнести. Да еще вечно путаешься в ударениях.

Ненавижу эту путаницу.

В отличие от маман, которой все равно. Она большой спец по педикюру и всю жизнь копалась в чужих ногах. А на «звОнят» и «звонЯт» чужие ноги реагируют одинаково бесстрастно. Маман же предпочитает именно «звОнят», и все попытки переучить ее год за годом проваливались. Это не основная причина, по которой мы с ней не ладили, но одна из.

Что, если лицо ТогоКтоЗаДверью мне знакомо?

Он посетитель «Розового опоссума», вечерний или ночной, и… Он мог приходить за кольцами, их обычно покупают вместе с наручниками и маской из латекса. «Опоссум» работает до двух часов ночи, без перерывов на обед и выходных. И мне приходится торчать там три дня в неделю, иногда – больше, если увольняется очередная сменщица: в нашей секс-богадельне – страшная текучка. И я давно могла бы уйти… почему, черт возьми, я этого не сделала?

Не сделала – и все тут.

Сменщицы появляются и исчезают, остается лишь несколько постоянных величин. Кроме меня, это Ким и Феликс. Ким – охранник, он заступает на вахту около семи вечера: усаживается на стул при входе и не сползает с него вплоть до окончания работы магазина. О чем он думает все эти часы – неясно. Возможно, о своей исторической родине (Ким – кореец), возможно, вообще ни о чем. У Кима круглая, словно блин, лоснящаяся физиономия; в блине прорезано несколько щелей – кое-как, наобум Лазаря. Тот, кто делал это, нисколько не заморачивался стандартами обычного человеческого лица, оттого глаза и оказались почти у волосяного покрова, а широкий жабий рот – где-то в самом центре блина. Все, что подо ртом (а это огромный валик кожи), плавно стекает на черную суконную рубашку. Или на серую. Рубашки исправно чередуются, неделю – одна, неделю – другая.

Я ни разу не слышала голоса Кима.

Он умудряется обходиться лишь покачиванием головы, колыханиями буддийского подбородка, иногда – в самых крайних случаях – жестами. Все попытки разговорить его оказались тщетными, но я и не особенно старалась. С самого начала Ким казался мне примитивным, чем-то вроде бесхитростного силиконового фаллоимитатора в ценовом диапазоне до полутора тысяч рублей. Феликс – гораздо более продвинутая игрушка. Чтобы заполучить ее, девушке с моим доходом пришлось бы некоторое время экономить на кино и десерте в кофейнях. Но в конечном итоге я все равно выбрала бы дорогущие солнцезащитные очки. Или перчатки из тонко выделанной оленьей кожи, а продвинутой игрушкой пусть пользуются другие. Если таковые найдутся. Хотя Феликс – симпатичный парень. Не то чтобы красавчик, но ужасно милый. Феликсом затыкают дыры в период поиска очередной претендентки на должность «консультанта-администратора» – и тогда я встречаюсь с ним в «Опоссуме». После смены, для передачи ключей. Феликс не бедствует, он близкий родственник владельца нашего секс-шопа, господина Жарких, племянник или что-то типа того. Что заставляет его отираться в магазине для взрослых – неясно. На озабоченного он совсем не похож, обычный, хорошо воспитанный питерский мальчик лет двадцати. Или двадцати пяти, или даже старше, питерским мальчикам легко ввести меня в заблуждение относительно возраста. Особенно таким – с тонкими скулами, с тонкими щиколотками, на которых едва держатся ботинки «Тимберленд». Ботинки – отдельная история. Вне зависимости от того, снег на улице, или дождь, или просто – ноябрьская слякоть, они безупречны. Ни пятнышка.

А еще свитера.

Всякий раз, когда мы встречаемся, Феликс предстает передо мной в новом свитере. Из тех, что принято называть дизайнерскими. Необычный крой, сложная вязка, кожаные и текстильные вставки, забавные надписи. Или они только кажутся забавными? Примерно как «why so serious?».

Если тебя спрашивают об этом не располосованным бритвой ртом – можно найти забавный ответ. Что случится с моим собственным ртом? С моим телом, погребенным в Комнате? Это будет бритва? Это будет… что?

Феликс и его свитера. Ким и его рубашки.

Лучше думать о них, лучше думать о чем угодно, историческая родина Кима подойдет. И моя историческая родина – тоже. И историческая родина Аттилы, за которого я так и не вышла замуж. Все родины ослепительно красивы и полны солнца – в каждой минуте, в каждом дне. Все, что вне Комнаты, – солнце, солнце, солнце. Бесконечный июль, тотальный. Что я обычно делаю в июле? Езжу с Шошо на Елагин остров смотреть, как яхты и катера снуют по Большой Невке. Мы валяемся на траве, вернее – это я валяюсь, пожирая бутерброды с колбасой. Шошо равнодушен к бутербродам, он сидит рядом и покусывает жесткие травяные стебли – красавчик-сфинкс в красной шлейке. Конец шлейки крепко обмотан вокруг моего запястья – на случай, если Шошо вдруг придет в голову погнаться за бабочкой или кузнечиком. Покинуть меня.

Ничего у тебя не получится, дружок.

В июле, повсеместно царившем до Четверга, я думала именно так. Мы ни за что не расстанемся с Шошо, никогда. За пару-тройку часов на Елагином я успеваю еще прочесть какой-нибудь постмодернистский роман, о котором все говорят, – и ожидаемо разочароваться в нем. Однажды мы обсуждали эти мои разочарования с Феликсом, и он сказал, что мне давно пора завести telegram-канал. С заметками по поводу прочитанных книг.

– Канал имел бы большой успех, – заверил меня Феликс, – потому что ты смешная. И умная, что, в общем-то, большая редкость.

– Для женщины? – насторожилась я.

– Вообще. – Мой спарринг-партнер по бдениям в «Опоссуме» на редкость деликатен, как и положено хорошо воспитанному питерскому мальчику.

Далее последовали пространные рассуждения Феликса о том, какая я необыкновенная. Как не похожа ни на кого в Питере и области, Карельский перешеек тоже нельзя сбрасывать со счетов. И Лапландию. Это из-за розовой башки, что ли, ахаха?

– Цвет здесь ни при чем, – качает головой Феликс.

Я и сама знаю, что ни при чем. Ну, разве что самую малость. Когда я навылет прошиваю вечный июль в районе Елагина, а затем – Крестовского, а потом – Петроградки, восемь из десяти, прошедших мимо меня, обязательно обернутся. Вне зависимости от того, сидит ли у меня на плече Шошо или нет. С Шошо мы гарантированно выбиваем десятку, не помню, рассказывала ли я о нем Феликсу. Какой Шошо красавчик, какой умник, с беспрецедентным для кота ай-кью. Скорее всего. Не могла не рассказать.