Мэри Кларк - Кто-то выслеживает. Не плачь, моя красавица

Или… в своей собственной комнате при Центральном вокзале.

Это был единственный секрет, который Лалли хранила от Рози. Неутомимый исследователь, она изучила свой вокзал до последнего уголка. Поднималась по лестницам за оранжевыми дверьми на перронах и бродила в угрюмом подобии пещеры между полом верхнего зала и потолком нижнего. Отыскала потайную лестницу, соединявшую верхний и нижний дамские туалеты, и когда нижний закрыли на ремонт, она часто пробиралась туда по этой лестнице и ночевала там, о чем никто и не догадывался.

Она даже гуляла по путям туннеля под Парк-Авеню, вжимаясь в бетонную стену всякий раз, когда мимо прогромыхивал поезд, и делилась объедками с бродящими там голодными кошками.

Но особенно ее завораживало помещение в самых недрах вокзала, которое охранники называли Синг-Сингом. Там вибрировали, шумели, стонали насосы, вентиляторы в шахтных стволах, и ты словно становилась частью бьющегося сердца вокзала. Металлическая дверь без надписи наверху узенькой лестницы в Синг-Синге заинтриговала ее. Она осторожно упомянула про эту дверь в разговоре с охранником, который стал ее добрым приятелем. Расти ответил, что это просто жалкая дыра, где прежде мыли посуду «Устричного бара», и что ей вообще нечего делать внизу. Но она приставала к нему, пока он не повел ее туда показать ей комнату.

Лалли пришла от комнаты в восторг. Сырые лупящиеся стены ее не смутили. Электричество и водопровод там работали, и даже имелась крохотная каморка — туалет. А сама комната была большой. И она сразу поняла, что она поможет ей удовлетворить ее потребность иногда оставаться совсем одной. И тогда бы у нее было все.

— Комната с ванной, — сказала она. — Расти, разреши мне ночевать тут.

Он возмутился.

— Ничего не выйдет! Это будет стоить мне моей работы.

Но она и тут его уломала, и время от времени он позволял ей переночевать там. А потом ей удалось на несколько часов позаимствовать его ключ и заказать такой же. Когда Расти ушел на пенсию, комната стала ее собственной.

Мало-помалу Лалли втащила туда по лестнице кое-какие предметы — колченогую армейскую койку, бугристый матрас, ящик из-под апельсинов.

Она начала оставаться там все чаще. Это ей нравилось больше всего: спать в утробном мраке, уютно свернувшись в глубине своего вокзала, слушая слабые отголоски грохочущих поездов, которые доносились туда все реже и реже с наступлением глухих часов ночи, а утром вновь учащались.

Иногда, лежа там, она вспоминала, как разбирала со своими учениками «Призрак Оперы». «И под красивым раззолоченным зданием оперного театра, скрывался иной мир, — говорила она им, — мир темный, таинственный, мир закоулков, и клоак, и сырости, где человек мог укрыться от всех остальных».

Единственной тучей над горизонтом оставался непреходящий грызущий страх, что ее вокзал снесут. Когда Комитет по спасению Центрального вокзала устроил митинг, она была там, незаметно приютившись в уголке, и громко аплодировала знаменитостям вроде Джеки Онассис, которые говорили, что Центральный вокзал — это неотъемлемая часть Нью-Йорка и должен быть сохранен.

Но хотя им удалось добиться, что его признали памятником старины, Лалли знала, что все равно очень много людей настаивают, чтобы его снесли. Нет, Господи, только не мой вокзал!

Зимой она комнатой не пользовалась — слишком там было холодно и сыро. Но с мая по сентябрь она ночевала там дважды в неделю — так, чтобы охранники ее не застукали, а Рози и дальше ни о чем не догадывалась.

Прошло шесть лет. Лучшие шесть лет в жизни Лалли. Она познакомилась со всеми охранниками, газетными киоскерами, буфетчиками закусочных. Она узнавала лица людей, ежедневно приезжавших на работу из пригородов, знала, на каких поездах каких линий они ездят. Она даже помнила лица пьяниц, которые обычно отправлялись домой с ночными поездами, торопливо шагая по перрону на нетвердых ногах.

Вечером в этот понедельник у Лалли было свидание с Рози в главном зале ожидания. Зимой у нее разыгрался артрит. Только он и мешал ей навестить любимую комнату. Но прошло шесть месяцев, и внезапно она поняла, что ей не терпится снова побывать там. «Просто схожу поглядеть, как там», — подумала она. Можно и переночевать, если окажется не очень холодно. Но скорее всего — нет.

Лалли тяжело спустилась по ступенькам в нижний зал. Народу там было мало. Она тихой мышкой прокралась по перрону, выглядывая охранников. Нельзя рисковать, чтобы кто-то заметил, как она входит в комнату. Уж тогда они не позволят ей ночевать там. Даже самые добрые.

Она обратила внимание на семью с тремя маленькими детьми. Очень симпатичными. Детей она любила и была хорошей учительницей. После того как класс кончал потешаться над ее некрасивостью, она обычно находила общий язык с учениками. Но не то чтобы она хотела вернуться в те дни. Да ни за что!

Она собиралась уже спуститься по пандусу к 112-му пути, как вдруг ее внимание привлекла драная алая подкладка, свисавшая из-под старого серого пальто.

Лалли узнала это пальто. Неделю назад она примеряла его в лавке подержанных вещей на Второй-авеню. Не может быть двух таких с одинаково обвисающей подкладкой. В ней пробудилось любопытство, и она посмотрела на лицо женщины в сером пальто и удивилась, увидев, как та молода и красива, хотя темные очки и платок мешали разглядеть ее получше.

Мужчина с ней… Лалли последнее время несколько раз видела его на вокзале. Тут Лалли заметила дорогие кожаные сапожки на ногах женщины — такие, какие носят люди, ездящие на коннектикутских поездах.

«Странная комбинация, — подумала она, пальто от старьевщика и такие сапожки». Она с интересом смотрела, как пара пересекает зал. Брезентовый мешок, который нес мужчина, казался очень тяжелым. Она нахмурилась, обнаружив, что они спускаются к 112-му пути. Ведь следующий поезд только через тридцать минут. «Глупость какая, — подумала она. — Зачем ждать на перроне? В такую сырую холодную погоду?»

Она пожала плечами. Значит, так. Раз они на перроне, ей нельзя пойти в свою комнату. Придется отложить до завтра.

Философски справившись с разочарованием, Лалли отправилась в главный зал ожидания искать Рози.

— Говори же, Рон, говори! — Темноволосый адвокат нажал кнопку «запись». Кассетный магнитофон стоял на кровати между двумя сидящими молодыми людьми.

— Нет! — Рон Томпсон встал, прошел через узкую камеру к зарешеченному окну и стал смотреть наружу. Потом стремительно обернулся. — Даже снег здесь выглядит грязным, — сказал он, — грязным, серым и холодным. Хотите записать это?

— Нет, не хочу. — Боб Кернер встал и обнял юношу за плечи. — Рон, ну пожалуйста…