Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

— А вот хотите, я вам прочитаю стихотворение Беранже! — пытался вмешаться князь.

Мне пришло в голову, что они просто пьяны и в опьянении забывают о роли интеллигентов, что прет наружу некое деревенское прошлое, когда, выпив, шли стенка на стенку, лишь бы выместить за силу растраченную, за боль и обиды, за собственную неправедность…

— Читай Беранже солдатам! — грубо оборвал Тверского Дмитрий Борисович.

Беранже?.. Откуда мне так знакомо это имя? И вдруг вспомнил: в «На дне» Горького кто-то из опустившихся читал «Беранжера»… Мне стало противно и смешно…

— Смотри, он еще ухмыляется! — вспылил Сарычев, который обычно меня и не замечал.

— Пожалуйста, оставьте в покое Игоря! — резким фальцетом сказал Иваша, отыскивая глазами удивительно довольную всем произошедшим Гапу.

— А он и так в полном покое! — словно сплевывая, бросил Сарычев.

Иваша с гневом и жалостью посмотрел на него и пошел звонить в правительственный гараж…

Я не уходил.

— Ох, много же ты на себя берешь — не надорвись, — волчьим взглядом вперился в Дмитрия Борисовича Чеховский.

— Беру, а не бегу, как Иваша, — крикнул стоящему в нескольких шагах от него Иваше Сарычев.

— Как вам не стыдно, — вдруг, чуть ли не впервые за все годы, вмешалась в разговор Гапа, — мы жили, как все, нас-то в чем упрекать — мы доносов не писали!

И тут наступило такое молчание, будто ожидался смертельный цирковой трюк.

— Я что ли писал? — тихо-тихо спросил Сарычев.

— Откуда мне знать, — громко ответила Гапа. — Вот вернутся — узнаем…

Верочка зарыдала.

— Нет, погодите, — начал было Тверской.

— Иваша! — перебив Тверского, крикнул Сарычев. — Давай, давай! На улице подождете, не простудитесь…

— А все-таки ты — сволочь, — словно придя после многочисленных опытов к определенному выводу, сказал Чеховский. — Ноги моей здесь больше не будет!

— Андрей, — Сарычев схватил его за руку, но тут же выпустил и принял неприступный вид.

— Игорек, — поймал меня Тверской, — вот послушай ты:

Беранже, понял, о ком это он?

— Василий! — позвал его из передней Иваша. — Ты идешь?

— Ты понял, Игорек, скажи — понял?!

Гости ушли. Сарычев заперся в кабинете. Верочка добрела до спальни, света не зажгла.

Я стал убирать со стола: относил посуду на кухню, за окно выставил кое-что из еды… Но когда дело дошло до рюмок, какой-то бес попутал меня — оглядевшись по сторонам, хотя и знал, что никого нет, я взял со стола полную стопку и разом выпил; слегка поперхнувшись, взял с чьей-то тарелки соленый огурец, громко хрустя, съел и, уже не соображая, что делаю, допил за всеми недопитое… Через мгновенье я был сильно пьян. С темной головой добрался до постели и, рухнув, попытался остановить двинувшийся потолок… Меня тошнило, но пока я раздумывал, добегу ли до уборной, вдруг провалился в сон. Проснулся от безумной жажды: рот, нос — все набрякло, давило, жгло, я с трудом поднялся и, шатаясь, отправился на кухню выпить воды. На кухне горел свет, я открыл кран и, не в силах искать чашку, стал пить, обливаясь, прямо из крана. Меня опять стало тошнить. Я погасил свет на кухне, касаясь растопыренной пятерней стены, пошел к себе и вдруг заметил, что свет выбивается из-под дверей спальни. С пьяной решимостью я направился к Верочке. Что-то тянуло меня к ней, что-то связывало нас, хотя я был с ней строг и даже лишил ее столь сладостного для нее права купать меня. И в то же время с каждым месяцем, а может и неделей, я все чаще сидел с ней вечерами, мрачно поглядывая на нее, иногда орал, но не уходил. И теперь непонятная сила заставила меня, забыв о собственном позоре, приоткрыть дверь в освещенную спальню.

Горел полный свет, постель была под покрывалом. Верочка в вечернем платье, в котором она принимала гостей, лежала на ковре, запрокинув голову. Я мгновение, не отрываясь, смотрел на нее, потом закричал диким голосом, которого сам не услышал, и бросился колотить в дверь кабинета Сарычева.

Никто не отзывался, и тут я решил, что и он мертв.

Я отступил на несколько шагов и бросился на дверь всем телом. В этот момент она распахнулась, и я влетел в Сарычева, который, при всей его мощи, пошатнулся от удара. И тут же цепко схватил меня твердыми холодными пальцами.

— Ты пьян?! — с хриплым изумлением произнес он.

— Она умерла! — завопил я и, вырвавшись от Сарычева, бросился в спальню.

Сарычев вошел следом… Я, боясь приблизиться, показывал рукой в сторону распростертой Верочки. Он смотрел не на нее — на наполовину пустой флакончик, лежащий на тумбочке рядом с недопитым стаканом воды.

— Успокойся, — сказал он, гипнотизируя меня беспощадным взглядом, — она жива…

— Я вызову «скорую»!

— НЕТ! — отрезал он и посмотрел на меня как на лишнего свидетеля.

Меня объял ужас, хотелось спрятаться, исчезнуть, не быть… Сарычев вышел в коридор, набрал номер, негромко сказал: — Приезжай немедленно — Вера отравилась…

Наступила пауза.

Я посмотрел на Верочку, наклонился и поцеловал ее в закрытые глаза. Как она мечтала раньше, чтобы я хоть раз так ее поцеловал, но я не только не делал этого, я избегал и ее поцелуев, ласк, всяческих проявлений нежности. И вот поцеловал впервые…

Сарычев вернулся, пододвинул кресло, сел в ожидании.

Я всхлипывал. Сначала он не обращал на мои всхлипывания никакого внимания, потом не выдержал:

— Пойди в уборную, сунь два пальца в рот!

Я покорился: одна мысль о том, как я это сделаю, вызвала во мне физическое ощущение непреодолимой тошноты — меня вырвало… Потом долго сморкался, потому что нос оказался полностью заложенным, из глаз текли слезы…

…Чеховский приехал очень быстро. Я слышал, как выливали тазик за тазиком, затем неверные шаги по коридору — я понял, что Верочка жива. Мне очень хотелось выйти, обнять ее, взять за руку, но я боялся Сарычева…

Уже светало, когда стукнула дверь — это уехал Чеховский. Сарычев оставался в спальне, периодически шлепал на кухню, лилась вода, и снова возвращался к Верочке. Ранним утром до меня донесся тихий разговор, слов не было слышно, однако по интонации он мне показался мирным. Сарычев оставался подле Верочки до той поры, пока она не уснула, и лишь тогда отправился в мою комнату и, не раздеваясь, бросился на диван и тоже заснул, измученный тяжелой ночью…

И он, и я проснулись поздно… Верочка лежала на полу на ковре, рядом с ней был пустой флакон из-под люминала — она была мертва…

На похороны и поминки вернулись все наши друзья. Никто не вспоминал о ссоре, крепко выпили, молча разошлись. Мы остались одни с Дмитрием Борисовичем. Он был молчалив, задумчив; всем могло показаться, что Верочка не выдержала ненависти мужа, что именно Сарычев виноват в ее гибели, и лишь он уже знал истинную причину, о которой впоследствии, когда вернулся из лагеря мой папа, узнал и я…