Татьяна Бочарова - Дом без привидений

– Снежана! – крикнул он и бросился к катафалку. – Снежана! Нет! Не может быть. Постойте! – Он стал хватать гробовщиков за руки. Те молча отстранялись и делали свое печальное дело. – Постойте же!

Хлопнула дверца. Водитель дал газу, автомобиль медленно пополз по дорожке в лес. Они проехали мимо меня. Я стоял и смотрел, как, покачиваясь, утопая в грязи, едет машина. Там, внутри, находилась Снежана. Я был в этот момент ближе к ней, чем Снегирев. Я протянул руку и дотронулся до забрызганного грязью капота, потом взглянул на Снегирева. Он стоял на том месте, где только что была машина, под дождем, в одной рубашке и джинсах, мокрых насквозь. Он что-то беззвучно говорил или шептал. Наверное, прощался со Снежаной…

Я не стал подходить к нему, повернулся и пошел домой, к себе в каморку. Через два дня состоялись похороны. Я стоял в отдалении, за чужими спинами, стараясь оттуда разглядеть лицо Снежаны, лежащей в гробу. Я хотел подойти поближе, но, как только я сделал несколько шагов вперед, ко мне подскочили двое молодых и неприятных парней в кожанках.

– Слышь, ты, помоечник, пошел отсюда. Николай Васильевич велел гнать тебя вон. Стой там, где стоял, не то недосчитаешься последних зубов.

Сам Снегирев стоял у гроба. Он был молчалив и бледен, но аккуратно причесан, выбрит, застегнут на все пуговицы. Я не хотел потасовки возле могилы, поэтому отошел и встал в стороне. Я прощался со Снежаной, обещая ей, что скоро, очень скоро мы встретимся и тогда уже никто не разлучит нас. Похороны шли своим чередом. Гроб опустили в яму, засыпали землей, покрыли могилу цветами. Народ стал рассаживаться по машинам, чтобы ехать на поминки.

– …Вы ведь Серафим?

Я вздрогнул и обернулся. Рядом стояла женщина лет сорока с небольшим. Невысокого роста, худенькая, с вьющимися светлыми волосами.

– Простите, мне надо знать – вы Серафим? – голос ее звучал мягко и доброжелательно. Она то и дело тревожно оборачивалась и оглядывалась.

– Да, – кивнул я.

– Послушайте, мне надо вам кое-что сказать. Снежана просила.

– Снежана? – Я не верил собственным ушам. Снежана перед смертью думала обо мне?

– Кто вы ей? – спросил я кудрявую.

– Я ее подруга. Меня зовут Ольга. Мы вместе занимались живописью. Снежана знала, что умирает. Она сказала, что вы придете на похороны. Описала, как вы выглядите.

– Как она могла это сделать? – Я смотрел на Ольгу с изумлением и недоверием. – Мы не виделись лет пятнадцать.

– Она видела вас. – Ольга вздохнула и снова оглянулась с тревогой. – Видела, как вы прячетесь в лесу. Много раз. Она читала ваши письма.

– Читала?? – Мои ноги ослабели, во рту стало сухо. – Не выбрасывала их?

Ольга грустно покачала головой.

– Читала, много раз. Прятала их от мужа. Плакала. Она любила вас. Всегда. Она говорила мне об этом. Говорила, что совершила страшную ошибку, уйдя от вас. Что вы оба были молоды и глупы.

Я стоял совершенно убитый и раздавленный. Наверное, я должен был радоваться – но мне хотелось завыть в голос. Снежана любила меня! Мы оба тайком глядели друг на друга, страдали, но ничего не смогли предпринять. Она дострадалась до могилы…

Вероника вдруг вспомнила слова Василия о том, как супруга Снегирева сидела на улице и «малевала цветочки». Возможно, не просто так она столько времени проводила во дворе за этим занятием? Может, таким образом несчастная женщина пыталась быть на глазах у любимого, ближе к нему?..

Пока Вероника раздумывала, сказать ли Серафиму о своем предположении или нет, тот уже заговорил дальше:

– Я спросил у Ольги, где находятся письма. Я был уверен, что Снегирев нашел их и выкинул. Но она ответила:

– Они где-то в доме. Но где, не знаю. Снежана хотела мне отдать их, чтобы я передала их вам, на память о ней, но ей внезапно сделалось плохо, она потеряла сознание и больше в себя не приходила. Я не знала, где именно она хранила письма, и не могла их разыскивать при Николае. – Ольга виновато развела руками. – Помните, что я вам сказала: Снежана любила вас. Она все вам простила, даже потерю ребенка. Она просила, чтобы вы это знали. Теперь вы знаете. Прощайте. – Она повернулась и поспешила к веренице машин.

Я дождался, пока все уедут, подошел к свежей могиле, погладил мокрую землю.

– Милая моя девочка, единственная на всем свете. Покойся с миром.

Я крепко выпил в тот день. Давно я так не напивался. Но надо было как-то снять охватившее меня страшное волнение и напряжение. Когда я пришел в себя, единственной мыслью, овладевшей мной, было – я должен забрать письма. Отыскать их и унести из дома. Это все, что осталось у меня от Снежаны, от нашей глупой, но настоящей и большой любви.

Я выждал неделю и отправился к Снегиреву. Снова на меня лаял Барс, но я перестал бояться его. Я стоял у калитки и ждал. Он вышел ко мне – взгляд его был полон ненависти и презрения.

– Чего тебе? Зачем приперся? На Снежану посмотреть? Так нет больше ее. Понимаешь ты это своими пропитыми мозгами?

Я пропустил мимо ушей его оскорбления.

– Пожалуйста, пусти меня в дом. Ненадолго, на пару часов. Мне нужно найти кое-что и забрать.

Его губы скривились в пренебрежительной усмешке.

– Что тебе нужно найти? Разве только заначку, припрятанную с тех времен, когда ты здесь квасил.

Я боялся сказать ему, что это письма. Он бы разозлился и порвал их.

– Это нужная мне вещь. Статуэтка, подаренная матерью на окончание театрального училища, – соврал я.

– Иди к черту со своими статуэтками, – рявкнул он грубо. – Иди и не появляйся тут больше. А то спущу собаку.

Я понял, что в дом мне по-прежнему не попасть, несмотря на то что Снежаны там больше нет. Снегирев не собирался пускать меня даже на порог. Пришлось примириться с мыслью, что письма мне недоступны. Но они хотя бы целы и невредимы, лежат где-то, надежно спрятанные. Я писал их, а Снежана читала и перечитывала. И пока они существуют, наша с ней любовь жива. Так думал я, влача свое жалкое существование в этой убогой каморке, бродя по электричкам, попивая вечерами пустой чай в одиночестве и тоске…

Год промелькнул как один день. Снова наступил ноябрь. Накануне годовщины Снежаниной смерти мне стало особенно тоскливо. Я запил. Неделю не просыхал, валялся у себя в каморке в бессознательном состоянии. Перед глазами стояло кладбище, толпа людских спин, гроб, который я мог разглядеть лишь издали. В голове сверлила безжалостная мысль о том, что я не смог даже поцеловать Снежану на прощание, и она просто убивала меня. В какой-то из дней я почувствовал, что сейчас откину коньки. Я ничего не ел уже много суток. Внутри все сжималось от голодных судорог. Я выполз наружу и потащился в знакомый магазинчик. При виде меня продавщицы переглянулись и дружно заткнули носы.