Юлия Яковлева - Каннибалы [litres]

– …Думаю, освобожусь я ну очень скоро. Долгой встреча не будет, – саркастически пообещал Борис. – Потом сходим поужинаем.

Вера обернулась к мужу всем телом. На лице ее было смятение.

Только сейчас до нее дошло: все по-настоящему, Борис не собирался ставить на уши юристов, подавать дело в европейский суд, короче, говоря словами Веры, бороться. Задавать вопросы было поздно. А поскольку Борис уже увидел смятение на ее лице, то сказать что-то было необходимо – и она сказала:

– Куда?

– А чего тебе сегодня хочется? Суши? К японцам?

Машина медленно перевалилась через «лежачего полицейского», так что супруги одновременно качнулись на манер китайских фарфоровых собачек, и въехала в Кремль.

– Прошу, – раскрыл перед ним дверь приемной молодой человек с неуловимой внешностью: административный эквивалент театральному амплуа «кушать подано».

Борис прошел. Кушать подано не было – огромный ведомственный стол был пуст. Высокие окна были обрамлены зелеными тяжелыми портьерами, но даже и по силуэту человека, стоявшего против света, Борис уже понял: не президент. Человек был маленьким.

Скос на подошвах, приподнимавший пятки за счет встроенного в ботинок, хитро спрятанного каблука, был заметен на расстоянии невооруженным глазом. Еще Свечин попышнее поднимал волосы над головой – они были зачесаны со лба, зрительно добавляя к росту несколько сантиметров сверху. Кто бы ни дал главе Президентского комитета такой имиджевый совет, это был плохой совет. При взгляде на Свечина вспоминалось выражение «муравьиный лев».

Борис безжалостно подошел ближе, чем требовалось для рукопожатия, и заставил Свечина посмотреть на себя снизу вверх. Маленькие мужчины этого терпеть не могут! Несколько секунд Борис наслаждался эффектом. Затем Свечин сумел протянуть руку в сторону стола:

– Прошу, присаживайтесь.

Борис узнал этот кабинет. Раньше его занимал премьер-министр. Свечин, судя по всему, осваивался в нем, как будущий хозяин.

Что президент его не примет, Борис знал заранее: это очередной знак опалы, катастрофы, немилости с последующей национализацией компании, в котором Борис, впрочем, уже не нуждался. Зачем знаки, если все и так ясно?

– В Москве многое успело измениться, пока меня не было, – заметил Борис.

Свечин запахнул полы пиджака. Грохнул слишком большим стулом. «Табуреточку для ног забыли поставить», – сочувственно подумал Борис. Насмешка наверняка светилась в его взгляде. Борису лень было ее прятать. Капитализация его компании на Московской бирже (до обвала на «Северотаежной», разумеется, который опустил стоимость акций – но ненадолго) приближалась к семистам миллиардам рублей. Борис счел, что это хорошие деньги за то, чтобы он мог напоследок вести себя, как захочет.

Он вытянул ноги, откинулся на спинку стула. И сказал:

– Как там кошки?

Слабость мадам Свечиной была известна всем.

В шаге от национализации своей компании Борис мог все, в том числе и глумиться над чужими слабостями.

Свечин на миг завис. И Борис нанес следующий укол:

– Уже причислены указом премьера к важной отрасли российского животноводства?

– В каком смысле? – проскрипел Свечин. Вальяжность хорошо давалась ему только в разговоре с малыми мира сего, вроде директора балета. К тому же Борис был высоким. Выше Свечина.

– Ну, – положил руки на стол Борис, – как же. Защищают честь родины на международных выставках. Славят Россию.

Свечин фыркнул. Шлепнул на стол бумаги. Борис отвернул полу пиджака, вынул ручку. Интересно, какая сумма в договоре? За сколько государство согласилось, так и быть, выкупить его компанию? За символический один рубль? Или напоследок решили расщедриться? На случай, если Борис полезет на рожон – то есть в какой-нибудь арбитражный суд торгово-промышленной палаты Стокгольма? – дорожка-то протоптана… «Два миллиона долларов», – сам с собой поспорил Борис, мне заплатят за компанию два миллиона.

– Вам нравится Стокгольм? – дружелюбно, как будто речь шла о туристической поездке, но с хорошо отмеренным в голос ядом, так что было понятно, что речь не о туризме, спросил Борис, снимая с ручки колпачок.

Но Свечин уже взял себя в руки и просто ответил:

– Мне нравится Москва. Москва – лучший город на земле.

Оба подняли головы: в двери показался «кушать подано». «Однажды их тоже заменят роботами», – подумал Борис. Лицо молодого мужчины не выражало ничего:

– Прошу прощения. Вас просят подойти. На минуту.

Оба поняли: во множественном числе мог просить только главный обитатель кремлевской цитадели. Только про Петрова здесь говорили «они».

Оба подняли задницы.

– Вас, – уточнил взглядом молодой робот.

Борис остался один. Простор кабинета нервировал. Потолок был слишком высоким и слишком белым.

Как установили британские ученые на подопытных людях, подопытный человек готов вытерпеть разряд тока (в какую часть тела – не уточнялось), но только не время наедине с самим с собой – в лабораторной палате, с мыслью, что за тобой сейчас наверняка наблюдают, словом, совсем, как сидел сейчас Борис.

Он надел очки. Вынул, включил телефон. Тут же упало оповещение о новых звонках: все от Петра. Борис их проигнорировал. Других звонков или сообщений не было. Он открыл новости. Зудела злоба дня. Борис листал пальцем. Кликал на то, что его интересовало.

Очень заинтересовало.

Телефон вдруг затренькал. От внезапного громкого звука Борис дернулся. Так кукарекают в Вегасе «однорукие бандиты», когда все три окошка показали одну и ту же картинку. А потом затрещал звук низвергающихся монет.

Если бы сейчас кто-нибудь сказал Борису, что его судьбу решили кошки, он бы очень, очень удивился.

Он не мог слышать, что происходило в другом кабинете: том, куда «они» вызвали Свечина. Во-первых, в Кремле толстые стены и хорошая изоляция. Во-вторых, как все люди высокого роста, президент Петров не умел орать.

Он шипел и цедил:

– Я бы понял – на хоккей… Я бы понял – на футбол… Я бы даже понял, если деньги просраны на балет. Это хотя бы красиво. Но – блядь! – кошки?

Высокий президент нависал, маленький Свечин отступал, подняв подбородок, – как будто примеривался клюнуть президента в грудь.

Но ни к чему такому он не примеривался.

На слове «хоккей» кровеносные сосуды на лице у Свечина сузились до размера капилляров. На слове «футбол» капилляры сомкнулись, и Свечин стал белым. Таким же белым, как бумага на столе – приказ о его отставке.

Президент набрал воздуха во всю грудную клетку и пальнул люстре в потолок:

– …Кошки?!

Хрустальные висюльки ответили вниз нежным треньканьем, которое Свечин не услышал, потому что все звуки для него заглушал пакостный, но совершенно неуправляемый стук зубов, заполнявший череп.