Юлия Яковлева - Каннибалы [litres]

– Ужас, я опухла вся моментально, да? Бывают же такие везучие женщины, которые плачут красиво.

Но тревога Виктора не убавилась.

– Что случилось, мама?

– Понимаешь… Не знаю, почему я так вообще остро реагирую… Там собирали деньги одному человеку… Обычно я в таком не участвую…

Во втором прогоне история шла глаже. Виктор слушал с серьезным лицом, не сводя глаз.

– Но тут как-то вовлеклась. Следила, как там. Оплатила операцию. Он очень хорошо шел на поправку! Понимаешь? И вдруг умер. Только что позвонили.

– Впервые слышу, чтобы людям вот так звонили, – нахмурился Виктор.

Вера пожала плечами.

– Вот меня это и огорчило.

– Поэтому ты мне врешь?

Пальцы Веры превратились в ледышки в его руках.

– Почему ты мне врешь, мама? Что опять случилось? Опять – он?

– Нет, нет. Что ты. У нас все чудесно. Сейчас. Это правда.

– Правда?

– Конечно… Конечно! Ладно, я должна побыть немного в ванной. Смотри, я какая, – у Веры получилась еще одна улыбка.

И наконец он отвел свой пронзительный взгляд, наконец, разжал руки.

Вера влетела в ванную, споткнулась о коврик, выправила крен. И быстро свернула латунную голову замку.

Но Виктор за ней в ванную не потащился. С чего она вообще взяла, что он так может? Он – не похож на своего папашу. Совершенно. Нет.

Вера выкрутила кран – попробовала пальцами: вода была ледяной. Теперь Веру трясло от ярости. Борис – в его теперешнем положении – теперь, когда так важно быть образцом. Быть осторожным. Хотя бы на время! Как он может?

Начала осторожно промокать лицо, озабоченно поглядывая на себя в зеркало. Остановилась. Посмотрела с ненавистью.

И красная распухшая рожа с воспаленными глазами и размазанной тушью, такая жалкая, такая старая в безжалостном электрическом свете, ей ответила в зеркале: «Борис? – очень даже может – и ничего не прекратил, даже на время, даже сейчас, ну а что?»

Вера удержалась от искушения заехать по этой жалкой роже чем-нибудь тяжелым. Осторожно промокнула лицо полотенцем и начала подкрашивать ресницы.

Они летели по Садовому кольцу.

– Я успела сказать только, что нам надо поговорить, – недовольно буркнула Света. – Она сразу трубку хуяк! Больно дерганная жена у него какая-то.

Петр хмыкнул.

– Ее понять можно. Она защищает свою семью, свой брак.

– Ей бы в защите у «Спартака» играть. Через такую не прорвешься.

– Боюсь, согласен. Ну ничего. Увеличим давление в котле. Где телефон, который ты купила?

Света передала.

– За рулем, между прочим, разговаривать запрещается.

Петр даже не повернулся к ней. Но при первой же возможности поменял полосу, привалил машину к обочине, включил аварийку. Света ухмыльнулась, но от комментария воздержалась.

Петр открыл меню сообщений. Набрал. Отправил.

Потом они вместе послушали, как цокает аварийка. Как шумят шины и моторы за окнами. Ответ от Бориса на сей раз прилетел мгновенно:

«Где ты?»

Петр задумался на миг. Набрал:

«На кобальтовых шахтах работают семилетние дети».

Палец его остановился. Переключил с алфавита на эмоджи, стал листать варианты. Какой рисунок мог вообще быть здесь уместен?

– Чего завис?

– Что сюда поставить лучше?

Она заглянула, прочла сообщение.

– Поставь глаз.

– Глаз? А что это означает?

– Ничего. Просто стремно. Сразу думаешь: нахуя глаз?

Петр фыркнул.

– Ты спросил, я ответила.

– Не буду я ставить никакой дебильный глаз.

Но над стрелкой «отправить» палец завис. Петр вернулся в меню. Выбрал из картинок глаз. Вставил. Отправил. И не выпуская телефона из рук, стал выкручивать руль.

Когда Вера вернулась, сияя заново наложенным макияжем, совершенно успокоившаяся, Борис уже убирал телефон в карман.

Колено его прыгало под столом.

Вера посмотрела на колено. На лицо Бориса. Муж ответил улыбкой.

– Извините, – сказала всем сразу Вера.

Всем сразу улыбнулась, оправляя узкую юбку.

Села.

– Да. Что там у нас дальше?

Кадриль возобновилась.

Борис подписывался, куда показывал палец адвоката. Видел на пальце черные волоски. Ровно обстриженный ноготь. Передавал бумагу, не глядя. Опять смотрел на волоски, на ноготь. А думал только об одном: Ире сорвало башню. Иру несло.

Раньше африканские детки на кобальтовых шахтах ее почему-то не волновали. И так, на минуточку: в его компании никакие дети в шахты не спускаются! Что за сектантская херь? То есть мы уже вот куда пришли? Начинаем подставлять левую щеку? – заводился он.

Почему ей сорвало башню, Борис не гадал: бесполезно. Она намного моложе, она выросла в другой стране, она религиозна, – непроницаемый занавес. Он не стал и пытаться туда заглянуть. Простые выводы обычно оказываются правильными. А простой вывод был очевиден: Ира стала опасной.

Голос жены рядом что-то сказал.

– Все хорошо, – кивнул ей, кивнул порхающим рукам адвокатов Борис. – Все в порядке.

Жена странно посмотрела, уткнулась в бумаги. Адвокаты не запнулись ни на миг.

На этот раз – услышав звякнувший сигнал, что пришло сообщение, – Петр не стал ни перестраиваться, ни останавливаться. Не выпуская руль, дал экрану щелчок. Скосил глаза на экран.

«На Патриках. В два. Скамейка Берлиоза».

Ишь ты. Борис даже смайлик поставил, хоть и старомодный: двоеточие со скобкой.

– Ай, ну на дорогу же смотри! – Света инстинктивно выпрямила ногу, совершенно забыв, что за рулем не она.

Петр выровнял вильнувший ход. Борис написал место, Борис написал время. Петр подумал: похоже, тут все чисто. На Патриарших всегда полно народу, люди сидят на скамейках, гуляют, глазеют на пруд. Скамейка стоит напротив Малой Бронной – там тоже люди. Да еще днем. Он правда хочет встретиться. Подвоха нет. Слова ни к чему. Петр чиркнул пальцем. Ударил по большому красному сердцу. Отправил.

Кабинет премьер-министра уже не казался Борису слишком большим. Слишком большим он был только для низкорослого Свечина. А ему в самый раз. Борису в этом кресле было удобно. Может, просто стоит себе в этом признаться?

Он посмотрел на часы: два десять.

Нажал кнопку связи с секретарем:

– Авилов явился?

– Десять минут назад.

Телефон на столе ожил: уведомление о новом сообщении. Борис подвинул телефон. Но открывать не понадобилось, в сообщении было всего две буквы: ОК.

Борис удалил его. Отложил телефон.

…Почему бы не признаться себе: он может многое сделать из этого кресла. Не только ощущать его тяжесть.

– Пригласить Авилова войти? – нарушил паузу секретарь.

– Нет-нет, – улыбнулся сам себе Борис. – Через двадцать… Нет. Через двадцать три минуты – впускай.

Борис поразился самонадеянности Авилова. Есть такая русская поговорка: хоть ссы в глаза – все божья роса. В глаза Авилову можно было отвести дренажные трубы городской канализации – он все равно бы держался, как сейчас. Вещая. Важно перекладывая бумаги из кожаной папки.