Ольга Баскова - Медальон Таньки-пулеметчицы [litres]

– Верно. – Рубанов распахнул калитку. – Знаете, я могу наведаться еще.

– Приходите, – равнодушно бросила женщина. – Гости, да еще такие, у нас редкость.

Виталий кивнул ей на прощание и торопливо пошел по немощеной дорожке к центру города. До встречи с Боровым в школе он намеревался посетить врача и поговорить с ним, если очередь не окажется слишком большой.

Как узнала Татьяна, рота майора Деверева почти без боев продвигалась к Балтийскому морю. Немцы не зверствовали, сдавались почти без сопротивления, и бойцы дошли до Кенигсберга, освобождая заключенных концлагерей. Немного оклемавшись, Таня решила идти вместе с ними, однако в городе, напичканном немецкой техникой, Яков получил тяжелую рану в живот и остался в госпитале. Татьяна упросила майора разрешить ей находиться при нем, Яше, любимом человеке, поработать медсестрой, помочь другим раненым, наводнившим госпиталь, и Деверев не отказал. Маркова преданно ухаживала за ним, и, когда врач, измученный пожилой мужчина с черными кругами под глазами и красными одутловатыми щеками, чем-то похожий на Германа Петровича, сказал, что кризис миновал и раненый пойдет на поправку, она неожиданно для себя обняла его, окропляя слезами его короткие усики, потом отпрянула, будто совершив непозволительный поступок, и бросилась в палату. Яша лежал на белоснежных простынях, почти сливаясь с ними, его худое горбоносое лицо было бледнее мела, однако большие черные глаза светились, и Татьяна широко улыбнулась возлюбленному.

– Яшенька, Яша!

Он чуть раздвинул губы, показав острые зубы, и попытался протянуть к ней руки, худые, как палки, но сил не хватило, и парень лишь виновато поморщился. Маркова села к нему на кровать и погладила черные, слипшиеся от пота волосы:

– Яша, Яшенька, я так рада!

Юноша собрался с силами и прошептал:

– Ты выйдешь за меня?

Она поймала его горячую ладонь и прижала к своей пылающей щеке.

– Да, да, да…

Молодой организм взял вверх, и Яков, пережив кризис, стремительно пошел на поправку. Он постоянно просил есть, и Маркова старалась достать жениху хотя бы корочку хлеба, оставшуюся от обеда. Она с радостью восприняла известие, что ее любимого больше не пошлют на фронт и они после окончания лечения смогут сразу уехать к нему на родину в Белоруссию, где распишутся и заживут счастливо. В Гомеле от большой и дружной семьи Гольдштейнов никого не осталось – одних расстреляли, других замучили в лагерях. Яшу беспокоило, цел ли дом, где он когда-то жил с мамой, отцом, сестрой и бабушкой. Татьяна успокаивала его. В конце концов, какая разница, если ему, как ветерану, награжденному орденами и удостоившемуся благодарности самого Сталина, выделят жилплощадь. Девушка оказалась права. От Яшиного дома остались одни руины, но начальство сразу выделило ему отдельную однокомнатную квартиру. На следующий день после новоселья молодые расписались. Вскоре Татьяна забеременела. Через девять месяцев она подарила счастливому супругу дочь, а еще через год – вторую. Яков не раз спрашивал жену, почему она не хотела ехать на родину, на Смоленщину, но Таня неизменно отвечала: «Мои родители давно умерли, хата развалилась. Братьев и сестер никогда не было. Меня там никто не ждет, поверь. А побродить по родным местам, подышать родным воздухом мне не хочется. Извини, я не такая романтичная, как ты». И он больше не задавал таких вопросов. Так прошло два, три, четыре года, и Маркова начала верить, что, вопреки всему, для нее все сложилось как нельзя лучше. Она стала идеальной женой и матерью, прекрасным работником на местной фабрике, и ее фотографии постоянно украшали Доску почета. А что касается ее прошлого… Собственно говоря, какого прошлого? Героического военного? Другого у нее нет и не было. Если и слыхали о Таньке-пулеметчице, никто не докажет, что это она, Татьяна Маркова, никто в далекой Белоруссии не свяжет ее, фронтовичку, так убедительно рассказывающую о своих подвигах на полях сражений, с девчонкой-монстром. Никто и никогда… А потом о ней забудут. У государства и так дел невпроворот. Предстоит восстанавливать промышленность, города, поселки… Разве им есть дело до девушки-палача?

Здание поликлиники в поселке оказалось на удивление новым, двухэтажным, с евроремонтом внутри, – в общем, не хуже, чем в Лесогорске. Подойдя к регистратуре, Виталий поинтересовался у опрятной женщины лет сорока, как сегодня принимает доктор Петров, и был обрадован сообщением, что врач еще не ушел.

– Впрочем, Алексей Борисович наверняка уже собирается домой, – сказала она приветливо. – Если поторопитесь, застанете его в двести четвертом. Это на втором этаже.

Рубанов поблагодарил женщину и бросился вверх по лестнице. На его счастье, долго кабинет искать не пришлось: он находился в самом начале коридора. Как только журналист подошел к нему, дверь распахнулась, и высокий чернявый мужчина лет пятидесяти без белого халата показался на пороге.

– Извините, вы Алексей Борисович? – поинтересовался журналист и вытащил удостоверение. – Вас беспокоит пресса.

Узкое лицо доктора побледнело, и молодой человек подумал, что, вероятно, за ним водились какие-то грешки.

– Я по поводу одного вашего больного, – поспешил он успокоить врача. – Мне нужно кое-что о нем узнать.

Петров выглянул в коридор, убедился, что возле его кабинета никого нет, и махнул рукой:

– Входите.

В кабинете врача не было ничего особенного, все, как у других: стол с двумя стульями, шкаф с кучей медицинских карт.

– О ком вы хотели навести справки? – Алексей Борисович так и впился глазами в Рубанова. – Учтите, что касается медицинской этики…

– Я на нее не посягаю, – спокойно ответил Виталий. – Скажите мне только, вы хорошо помните такого пациента – Пальцева?

– Иван Васильевич? – На лице врача ясно читалось удивление. – Но почему вы спросили именно о нем? Старик, инвалид, не ходит…

– А что послужило причиной его инвалидности? – поинтересовался Рубанов. – И можно ли было этого избежать?

– Разумеется, – кивнул доктор с неохотой. – Началось все с безобидной грыжи позвоночника. Если вы не знаете, я скажу: грыжа – это не так безобидно, как все думают. Она может привести к неподвижности, если вовремя не сделать операцию.

– Тем не менее от операции он отказался, – вставил журналист.

Петров кивнул:

– Верно. И сейчас мы имеем то, что имеем.

– Скажите, – Виталий понизил голос, – вы уверены, что он совершенно не может ходить?

– Ну конечно, если вы его видели, – усмехнулся врач. – Постойте, вы намекаете, что он симулирует? Но зачем? Представьте себя на его месте. Вы бы отказались добровольно от возможности ходить? Люди, лишившиеся этого, готовы на все, лишь бы встать на ноги.