Илья Рясной - Мокруха

— Вы что, волки позорные, совсем опухли? Мало вам спекулянтов? Решили из работяг трудовые копейки выколачивать?!

— Вы… Вы нас не за тех приняли.

— Ты кто по жизни?

— Вы перепутали.

— Ты по жизни дерьмо. И место твое должно быть в параше! — Он ткнул рыжего мордой в банановые шкурки.

Закрутилась обычная работа. Перед видеокамерой Норгулин вытащил из кармана рыжего, шмыгающего носом с кровавыми соплями, пакет с деньгами:

— Что это за деньги?

— Мои!

Под лучом инфракрасного фонарика засветилась печать, оттиснутая невидимой краской, и надпись: «РУОП, 16 июля 1994 года».

— Ваши? А почему светятся? Тайнописью развлекаетесь?

— Мне долг отдали.

— За что?

— Машину этот урод вдрызг разбил да еще в милицию нажаловался! Сам виноват, а на нас наговаривает!

Деньги были опечатаны. Досмотр. Обыск. В «москвиче» обнаружили пистолет и трехствольный обрез.

— Не мое! — заорал водитель.

— Мое, да? — спросил Норгулин.

Потерпевший показал на здоровенного парня, который недавно отбивался от собровцев.

— А этот не из их компании.

— Не тот бычище, о котором вы упоминали? — спросил Норгулин.

— Нет. Точно не он.

— На всякий случай машину его досмотри, а потом в отделение для проверки, — обернулся Норгулин к оперативнику.

В машине у Брендюгина обнаружили пистолет Макарова.

— Неплохо, — удовлетворенно произнес оперативник…

В тесных, прокуренных, заставленных мебелью, сейфами, компьютерами, лишенных даже намека на уют казенных кабинетах РУОПа кипела работа. Рапорты, объяснительные, протоколы допросов — все, что потом ляжет в основу уголовного дела. Руоповские дела вел специальный следственный отдел УВД, в котором были собраны наиболее опытные следователи. Его результативность была выше, чем у других подразделений, особенно в райотделах, где многие серьезные дела гробились одуревшими от текучки следователями, причем некоторые не имели даже юридического образования.

После захвата задержанные очухались. Некоторые даже начали качать права.

— Я требую адвоката. — Физиономия у рыжего распухла, губы еле ворочались, но в глазах вновь появился нахальный блеск.

— Будет тебе адвокат, — кивнул Норгулин. — У нас не допрос, а просто беседа.

— Не буду ничего говорить.

— Тогда отправишься на санобработку к спецназу. Ребята еще не остыли… И вообще, жертва Чернобыля, с тобой никто здесь сюсюкать не собирается. Ты не в трезвяк попал, а в отдел по борьбе с бандитизмом РУОПа То есть по борьбе с такими ублюдками, как ты. Понял?

Рыжий понял.

Поначалу колоться никто не собирался, но Норгулин знал, что долго парни не выстоят. Новое преступное поколение. Мальчишки, пришедшие со школьной и институтской скамьи, из спортивных залов и спортобществ, готовые лить кровь по поводу и без повода. Лишь часть из них была окрещена тюрьмой, прошла через тамошние суровые университеты. Свои профессиональные знания они черпали из книги Марио Пьюзо «Крестный отец» о жизни итальянской мафии. При обысках у них находили эту книгу, зачитанную до дыр, с многочисленными пометками. Эти молодчики еще не остервенели, не обладали чувством опасности, свойственным настоящим, прошедшим огонь и воду блатарям. Больше всего на свете они боялись тюрьмы, где никого не волнует, к какой ты принадлежал группировке и какие купоны стриг, а ценится лишь авторитет, приобретенный за колючкой, — его же заработать не так просто. При хорошем нажиме и умелом обращении они скоро начинали выкладывать все. Одно дело воровать и пытать бизнесменов, взрывать офисы и квартиры. И другое — когда за тебя взялась милицейская машина. Конечно, и среди них попадались такие, которых не прошибешь ничем — скорее умрут. Были и ушлые, и сильные люди. Но не так много.

К ночи они начали валить все друг на друга. Сначала поплыл один. Потом второй. Они понимали, что за них никто не вступится, Кувалда бросит их на произвол судьбы, потому как не одобряет, когда кто-то что-то делает без его ведома. На этот раз придется отвечать за все.

— А что с этим Брендюгиным? — спросил старший оперуполномоченный по особо важным делам Роман Рудаков.

— Они все говорят, что его не знают, — ответил Норгулин, перебирая лежащие на столе бумаги.

— Думаешь, правда?

— Мог случайно там оказаться. Говорит, за сигаретами вышел. Давай так… — Норгулин положил бумаги в папку и захлопнул ее. — Всю эту гоп-компанию оформляем по Указу президента на тридцать суток. На Брендюгина возбуждаем дело за ношение оружия и отпускаем по сто двадцать второй на трое суток.

— С ним нужно тоже поработать, — сказал Рудаков. — Что-то тут не то. Зачем-то ему пистолет нужен был?

— Добро. Но это дело второе. Сначала добиваем эту компашку. Они должны получить по максимуму.

— Получат, как же. От нашего народного суда много получишь. Их должны судить специальные трибуналы, где судьи охраняются, ничего не боятся и не берут взяток.

— Неплохо было бы…

Брендюгин сидел в тесной камере изолятора временного содержания с тремя мелкими уголовниками. В этот день смерть опять пощадила Глена. Его путь на земле, видимо, был еще далек до завершения. Он еще не сделал всего того, что ему было суждено.

— Светочка, рад вас видеть. Вы все хорошеете и хорошеете!

Старший следователь следственного управления Светлана Демьяненко подняла усталые глаза от пишущей машинки и с трудом изобразила вежливую улыбку.

— Здравствуйте, Яков Моисеевич. Не по мою ли душу?

— Может, и по вашу. — Он уселся на стул и вытер белоснежным платком лицо. — Уф, утомился.

— Неужто вагоны грузили?

— Хуже, Светочка. Гораздо хуже. Только что из суда. Дело Полузадовой. Слышали? Хотя откуда — у вас на Олимпе такой мелочевкой не занимаются.

— Слышала, — сказала Света.

Дело Полузадовой прогремело в городе. Ему было посвящено несколько статей в городских газетах. Обычный набор — от достаточно серьезных журналистских расследований до лицемерных причитаний по поводу проклятого «совкового» прошлого, которое только виновато в нынешнем превращении людей в зверей. Журналистка из «Городских вестей» раскопала, что у Полузадовой при Сталине был репрессирован дед. В результате чего она, Полузадова, была травмирована на всю жизнь и до такой степени, что совершила то, что совершила. А посему она заслуживает не столько строгого наказания, сколько сострадания. Публикаций гуманистов, призывающих всех к покаянию и всепрощению, было больше, чем статей, в которых ратовали за нормальную справедливость.

История была стара как мир. Мужчина развелся с женой и ушел к другой женщине. Но вот развязка… Снедаемая злобой бывшая жена, та самая Полузадова, пробралась в квартиру, где жила новая семья, в которой недавно появился ребенок. Воспользовавшись тем, что мать отлучилась буквально на пять минут, Полузадова отсекла ребенку бритвой оба уха. Действия были квалифицированы следователем по статье 108 уголовного кодекса — тяжкие телесные повреждения по признаку неизгладимого обезображивания лица.