Илья Рясной - Мокруха

Светлана пододвинула к себе машинку и начала печатать постановление о назначении стационарной судебно-психиатрической экспертизы Сулейманову — главарю чеченской автомобильной бригады.

Альтшуллер обожал коньяк. Особенно бесплатный. Не то чтобы он жалел денег на коньяк — просто копейка рубль бережет. А посему чужой коньяк был вкуснее.

Он цедил коричневый божественный нектар маленькими глотками, по всем правилам грея бокал в ладони и закусывая лимончиком. В окне квартиры синело вечернее небо, улица внизу шуршала автомобильными шинами, ревела двигателями внутреннего сгорания, стучала колесами трамваев, но шум не раздражал, а, наоборот, успокаивал. Вместе с коньяком в Альтшуллера вливалось осознание благостности данного, а также любого другого момента жизни, удовлетворение тем, что существует этот самый прекрасный из миров и что в нем можно жить в неге, тепле и комфорте. Мысли текли ровно и спокойно, по философско-созерцательному руслу, и меньше всего хотелось, чтобы они уходили куда-то в другую сторону. Не хотелось ни с кем говорить, создавать у окружающих впечатление его собственной незаменимости и значительности. Вообще меньше всего было желания молоть языком. Единственное, что хотелось, невзначай поглаживать мягкий изгиб девичьей шеи или лениво, без взрыва похоти и страсти, мять податливую женскую грудь. Но ничего не поделаешь, придется напрягаться, что-то говорить, давать ценные советы. Ведь пригласили его сюда, поили и платили деньги именно за это — за разговор, за рекомендации, за умную мину на лице. За помощь в том, чтобы выкрутиться из темной истории. Очередной мошенник, вор или убийца (Бог ты мой, сколько их было!) хочет остаться на свободе и готов платить. Каждому нужна помощь. Или видимость помощи. Именно это и дает возможность наслаждаться жизнью, радоваться тому, что повезло ему родиться на этой земле именно Яковом Моисеевичем Альтшуллером, адвокатом юридической конторы номер пять.

— Так что же все-таки с Геной? — спросил Глен.

— У него все прекрасно. Он уже наизусть выучил статью двести восемнадцать, часть первая. Разбуди ночью — не собьется.

— И никак не отвертеться? — поморщился как от зубной боли Глен. — Яков Моисеевич, вы же не таких вытаскивали.

— Не таких вытаскивал. А таких не вытаскивал.

— В чем проблема?

— Вместо того чтобы начать валять дурака — «подбросили», «подвез мужика, он пистолет оставил», «нашел в подъезде, нес в милицию», — он заявил, что купил его на толкучке, чтобы отстреливаться от шпаны. И это сказано прямо в присутствии понятых…

— Может, рога понятым обломать? Пускай показания против самих ментов повернут.

— Ну да. У них понятые свои, моргнуть не успеете, как с Геннадием в одной камере будете отдыхать.

— Может, кого подмазать?

— Дело взял РУОП. И следовательша ведет — железная леди. Легче с голодным крокодилом найти общий язык.

— Вот хренотень! — Глен стукнул кулаком по столу.

— Семен, вы настолько цените своего друга, что истомились от мыслей о его нелегкой судьбинушке?

— Ценю, — раздраженно отозвался Глен.

— Осмелюсь предположить, что дело обстоит несколько иначе. Вас больше беспокоит, как бы в непривычных условиях у него не возникло желания поделиться своими воспоминаниями с работниками милиции и оформить мемуары протоколами допросов.

Глен кинул злой взгляд на Альтшуллера.

— Семен, ваши опасения не лишены оснований. Брендюгин мне не понравился. Я видел много таких людей. Так они выглядят перед тем, как сломаться.

— Если он сломается?..

— Я плохо осведомлен о ваших делах.

— Да, и, конечно же, вам ни о чем не говорит фамилия Слепцов. Того антиквара, которого вы мне порекомендовали.

— Слепцова? Порекомендовал? Я встречаюсь со многими людьми. Может, и было что-то… Так вот, я мало знаю о ваших приключениях, но уверен, среди них есть немало таких, с которых вы бы предпочли не срывать покров тайны.

— Красиво излагаете.

— Профессия обязывает.

— Если сказать на человеческом языке, Брендюгин может всех сдать.

— А может и не сдать. Все в руках Всевышнего.

— Хорошие дела… А что вы ему сказали?

— Сказал, чтобы держал язык за зубами и не болтал лишнего.

— А он?

— Сидит на табурете, привинченном к полу, здоровый, понурый, думает о чем-то своем.

— Сука! — Глен сильнее ударил кулаком по столу.

— Не нервничайте, Семен. Излишние волнения приводят к преждевременным морщинам и старению организма.

Глен так посмотрел на Альтшуллера, что сладкая улыбка сползла с его уст.

— Что с ним дальше делать будут?

— Скоро трое суток по сто двадцать второй статье истекают. Следствие должно будет принимать решение: или предъявлять обвинение, брать под стражу, или отпускать под подписку, залог.

— Могут выпустить?

— Месяца два назад точно бы выпустили. А сейчас сами видите, какой шум стоит — оргпреступность, вооруженные формирования!.. Гайки закручивают. А сказочку, которую мы с Геной придумали, никто всерьез не примет, сотрудники в РУОПе с амбициями. Сидеть ему и сидеть.

— Труба.

— Может, оно и к лучшему. Хуже будет, если его неожиданно выпустят.

— Почему?

— Может быть, это будет означать, что Брендюгин разговорился и милиция взяла его в оборот.

— Зачем ей брать его в оборот?

— Господи, чтобы ликвидировать всю преступную группу во главе с вами. Неужели непонятно?

— Понятно.

— Но это лишь один из вариантов… А вообще, если Геннадию все же удастся выбраться из изолятора, и ему, и вам будет лучше, если он исчезнет на некоторое время из города.

— Или насовсем, — буркнул Глен.

— Или насовсем, — согласился Альтшуллер.

Роман Рудаков считал себя эдаким милицейским диссидентом. Его не слишком устраивали иерархические отношения в милиции. И совсем не устраивала формула, имеющая в системе огромное значение: «Я начальник — ты дурак». Так получалось обычно, что умным был именно Роман, а начальники попадались сплошь дураки или в лучшем случае полудурки. Плюс к этому его руководители отличались скверным характером. Впрочем, начальство где-то тоже можно понять. У начальства и жизнь другая, и мерки, и интересы. Романа интересует, как бы провести оперативную комбинацию с Сенькой Крестом да взять Ваньку Травина — главу разбойной группы. Начальство же живет процентами и графиками, динамикой роста преступности и нормами расходов горюче-смазочных материалов, а также головомойками, которые им устраивают вышестоящие начальники, необходимостью поддерживать добрые отношения с начальниками из других ведомств, чтобы обеспечить существование отдела.

Справедливости ради надо отметить, что терпеть такого работника, как Рудаков, тоже довольно трудно. Если посмотреть на него через административные очки, то выяснится, что он не кто иной, как грубиян, разгильдяй и безответственная личность. Что это за сотрудник, который вместо того, чтобы быть готовым в любой момент четко доложить о результатах своей работы и представить аккуратно подшитые папки с документами, целыми днями пропадает неизвестно где. И разит от него порой, как от винной бочки. Да еще на совещаниях, вместо того чтобы спокойно воспринимать критику по своему адресу, постоянно огрызается — то не по нему, се не по нему. Может, легче было бы от него избавиться, сплавив в какое-нибудь другое подразделение, да вот только ничего не получится, потому что благодарностей у него куда больше, чем выговоров (а уж их-то тьма-тьмущая), да еще орден Красной Звезды за задержание Коваленко, да и какие-то связи чуть ли не на самой верхушке УВД и в министерстве.