Илья Рясной - Мокруха

— Плохо ты нас знаешь. Много хороших ребят у нас работает. Крымов — начальником отдела. Ларин — заместителем начальника управления… Знаешь, Ромка, давай ко мне! Старшим важняком. Подполковничья должность.

— Что мне в вашем «абвере» делать? Под дверьми подслушивать? Я же сыщик.

— А я кто, настоятель монастыря Богородицы? Мне такие парни, как ты, нужны. Сам понимаешь, с кем дело имеем. Наши сотрудники должны быть кристально чистыми.

— Как водка «Абсолют».

— Мы не твое начальство. Нам не галочки нужны и бумаги, а результат. А насчет разговоров, что с нас мало толку, так поваришься в нашей каше и поймешь, что это далеко не так. Я на тебя рассчитываю.

У РУОПа и угрозыска отношения всегда были натянутыми. В последнее время все внимание обращено на борьбу с организованной преступностью. А значит, РУОПу — лучшая техника, лучший транспорт, больше прав, в том числе и право следить за самой милицией. Вместе с тем за конкретные дела с кого спрашивают? С уголовного розыска. За убийства в разборках, взрывы, налеты — все с него. А РУОП всегда может уйти в сторону: наше дело не конкретное преступление, а отработка преступных сообществ, добытие о них информации и влияние на процессы в преступной среде…

Перешагнув через «классовые» предубеждения, Рудаков следующим вечером позвонил Норгулину домой.

— Я согласен. Только мои руководители могут не отпустить. Еще и свинью подложат.

— Не подложат.

Но свинью все же Рудакову подложить попытались. Когда из РУОПа пришла бумага с запросом на личное дело, начальник угрозыска сказал:

— Ну что же, держать не будем.

Начальник же РОВД моментально сообразил, что такое потерять оперативника уровня Рудакова, и затеял с ним душевный разговор. Сначала обещал златые горы, потом приступил к угрозам. «Вы не дисциплинированы, у вас много взысканий, вы недостойны перевода на вышестоящую должность». Затем посыпались мелкие подлости типа попытки вписать в его личное дело выговор задним числом. Вся эта мелочность так достала Рудакова, что он готов был положить на стол заявление об увольнении из органов. Пойдет служить в налоговую полицию, его приглашали, — зарплата в три раза больше, а мороки в десять раз меньше.

Наконец замначальника РУОПа подполковник Ларин позвонил руководителю РОВД, говорили они четверть часа, и вопрос с переводом был решен.

Началась какая-то странная жизнь, и похожая, и непохожая на жизнь сыщика районного масштаба. Рудаков как никогда ясно смог увидеть, сколько нечисти расплодилось за последнее время, какую силу набрала вчерашняя шпана. Боевики с АКМами и гранатометами, мафиозные войны, золото, наркотики, миллиардные обороты… И работа оперативника тут иная. Спрогнозировать ситуацию. Спровоцировать разборку и задержать бригады с оружием. Освободить заложников. Взять с поличным вымогателей. Захватить крупную партию наркотиков, которую охраняют вооруженные до зубов чеченские боевики. А еще — обеспечить процесс, защиту свидетелей, сохранить жизнь потерпевшему, не дать запугать или купить судей. И еще знать кучу премудростей, учитывать множество опасностей. Некоторые моменты работы походили на эпизоды из фильмов о шпионах. Когда сотрудники из техотдела находили в кабинетах каким-то образом установленные жучки (микрофоны), Рудакову оставалось только вздыхать и горевать о тех временах, когда он в одиночку ходил брать убийцу или они вдвоем задерживали по тридцать человек на катране, не боясь за свою жизнь… Операция по задержанию вымогателей, терроризировавших водителя-дальнобойщика, была лишь одной в длинном ряду подобных акций, проводимых РУОПом. Когда взяли Брендюгина, Рудаков сразу понял, что к вымогателям он никакого отношения не имеет, но совесть его нечиста и пистолет ему нужен не для того, чтобы палить по бутылкам. Может быть, это наемный убийца, на которого наткнулись, когда он ехал на дело. Или налетчик. Или еще неизвестно кто — мало ли для какого преступления может понадобиться пистолет. Кроме того, Рудаков видел, что Брендюгин немного не в себе, нервы у него расшатаны, и по опыту знал, что при умелой работе из него можно что-то выдавить.

Оперативников и следователей, которые умеют заставить человека говорить правду, называют «колунами». Рудаков был колуном высшего класса. Сколько убийц, насильников, разбойников, вздыхая, говорили ему: «Ну что ж, твоя взяла, расскажу все как на духу». В такие моменты Рудаков испытывал странную смесь торжества и чувства жалости.

Колоть можно по-разному. Молодые следователи и сыщики предпочитают брать голосом, а иногда и силой. Это безотказно действует на определенный тип человеческого материала, но не годится для других. Опытные колуны сразу определяют, что за человек перед ними, на что можно надавить — на страх, на тщеславие, на гордость, на чувство товарищества, на любовь к близким, на какие-то слабости. Опытные зубры в совершенстве владеют искусством психологических ловушек, даже, говорят, ощущают биополе человека, его состояние. Некоторые высчитывают лунные циклы и строят астрологические диаграммы, что, как ни странно, помогает. Один следователь склонял допрашиваемого к откровенности при помощи классической музыки. Создать определенный психологический настрой, умело выстроить доказательства, уловить момент, когда один точный вопрос или невзначай оброненное слово может решить дело, — это высокий класс, не каждому такое дано.

Из всех способов расколки Рудаков предпочитал спокойный, без надрыва разговор по душам. Иногда он длился несколько часов, иногда — изо дня в день. Рудаков мог неделю работать с подозреваемым в убийстве, трепаться с ним на отвлеченные темы, наблюдать, как в процессе изменения их взаимоотношений меняется сам человек. На что ты время тратишь? — слышал он порой. Надо работать, а ты чайком с уголовниками балуешься. Между тем это и была работа. Притом самая сложная, точная работа настоящего сыскаря. Так он за пять дней расколол того самого Коваленко — убийцу сорока восьми женщин. Таким же образом он добился признания у душегуба, закопавшего в лесу троих детей. И у многих других.

И вот очередной поединок. Рудаков не знал, что должен выудить. Но что-то есть — это он чуял своим сыщицким носом.

Рудаков начал беседовать с Брендюгиным после встречи того с адвокатом. Обычно разговор адвоката с подзащитным носит такой характер: «Ничего не признавай, ни в чем не раскаивайся. Чистосердечное раскаяние облегчает душу, но добавляет срок. В крайнем случае скажешь, что потерпевший настиг тебя ночью в переулке и насильно дал свою куртку поносить». После таких накачек люди разговаривают со следователями крайне неохотно, если вообще разговаривают.