Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

– Пьер, я такой мерзавец, я не лучше своего отца. Помоги мне, я не могу вернуться домой. Если ты на неделю приютишь меня в Сен-Фелисьене, я найду себе там какую-нибудь работу, на лесопилке или на заводе в Дольбо.

– Что ты натворил? Давай, не молчи, ты и так уже начал многое рассказывать! Я не стану тебя судить, потому что тоже наделал в жизни много глупостей.

– Я влюбился в Сидони, свою сестру. Это длится уже примерно год. Вчера вечером я выпил лишнего, и, как всегда в таком состоянии, меня стали одолевать грязные мысли. Вмешался дьявол: она бодрствовала, работая в своей мастерской. Не подозревая о том, что ее слова заставят меня сходить с ума от ревности, она вдруг заявила мне, что ей нравится один тип, полицейский, помощник Кардена. Черт возьми, да он уже пожирал Сидони глазами, а позже, вне дома, он станет нашептывать ей, что готов утешить ее во всех земных страданиях. Я был в бешенстве. Передо мной стояла уже не моя сестра, а прекрасная девушка, которую я обожал, которая снилась мне по ночам и которая меня предала.

– И что дальше? – спокойно спросил Пьер, поскольку Лорик замолчал.

– Тогда я поцеловал ее прямо в губы. Ей удалось оттолкнуть меня. В ее руке остался клок моих волос. Если бы ты знал, как она на меня смотрела, с каким презрением и ненавистью! Я убежал, я пролил много слез в сарае. Я был так несчастен, так стыдился самого себя! Я решил покончить с собой. Моя матушка все слабеет, она тоже потеряла вкус к жизни. Я много всего пережил за последнее время. Мы с Сидони часто планировали, что будем жить вместе, что никогда не расстанемся. Все кончено, она не простит мне этого никогда!

Пьер был ошеломлен. Он не был готов услышать подобную тираду, она глубоко его задела.

– У тебя в голове все перемешалось! – отрезал он. – Ты не можешь влюбиться в собственную сестру! Вы с Сидони уже достаточно взрослые, чтобы встречаться с теми, кто вам нравится. Эта твоя история безнравственна. Живя здесь, вы как будто заперты в клетке. Вот и результат! К тому же прекрати так много пить – это точно ничего не решит. В трезвом состоянии ты бы не отважился ее поцеловать.

Лорик выпрямился и в растерянности посмотрел на своего друга:

– Я внушаю тебе отвращение?

– Нет, но… все же в этой ситуации тебе следовало уехать намного раньше. Найти красивых девушек, любить которых тебе позволено, ты можешь где угодно.

– Как-то вечером мама сказала мне то же самое… Она уж точно видела меня насквозь. Но ты, наверное, шутишь! Как же я могу уйти из дому? Папа рассчитывает на мою помощь. У нас будет еще больше работы, ведь треть наших земель больше не пригодна для возделывания. В следующем году мы планировали купить коров и продавать молоко для сыроварни. Но теперь это неосуществимо, у нас не хватит сена.

– Если правительство возместит пострадавшим фермерам ущерб, твой отец сможет получить в пользование другие участки, – предположил Пьер. – Как бы там ни было, когда ты хотел покончить с собой, то уж точно не думал об этом. И все же тебе было проще протрезветь и наутро извиниться перед Сидони. Ты должен выбросить эти глупости из головы. Если твоей сестре нравится какой-то мужчина – тебя это не касается. Она свободна.

Поднималось ярко-желтое солнце. Первые его лучи согревали тела двоих молодых людей, равно как их ласкал свежий потеплевший бриз.

– Я никому в этом не признавался, – добавил Лорик. – Я чувствую облегчение. Это странно, но, когда я говорю об этом вслух, когда слышу свои же слова, а ты делишься со мной своим мнением, мои чувства уже не кажутся настолько серьезными. Кое в чем ты прав: мы с Сидони действительно словно заперты в клетке. Нужно это изменить!

Разгорячившись, Пьер поднялся. Он разрывался между состраданием и непониманием.

– Ты настоящий безумец, – проворчал он. – Прости, но мне никак не удается примириться с тем, что произошло.

– Ты про поцелуй?

– Нет, про то, что ты хотел себя убить. Если бы я не очутился здесь, на пляже Сен-Прима, ты бы утонул. Вполне возможно, что ты мучился от горя и стыда, вполне возможно, что смерть Эммы помутила твой рассудок, но удвоить ставку, осмелиться причинить родителям и сестре столько горя – нет, этого я принять не могу.

Лорик тоже поднялся. Пряди его темных волос развевались; во взгляде его серо-зеленых глаз затаилась злость. Глядя на него, Пьер подумал, что Лорик – красивый парень, однако вспыльчивый и склонный к жестокости, как и его отец.

– Не оскорбляй меня, Дебьен. Когда-то мы с тобой были друзьями, но за последние два года мы виделись нечасто. А сейчас ты возвращаешься, говоришь мне о своей женитьбе на Жасент и смотришь на меня свысока! Проваливай отсюда, мне не нужны твои наставления.

– Ах так?

У Пьера больше не было сил. Он любил Лорика как брата, которого у него никогда не было. Стоило Пьеру лишь представить, как тот мог умереть совсем юным, в нем тут же закипело негодование. Он, человек, который никогда ни с кем не дрался, который презирал применение физической силы, – первым нанес удар. Удар пришелся в подбородок – Лорик пошатнулся. Он не успел дать сдачи – его настиг второй удар, на этот раз в левую скулу.

– Это отучит тебя так пугать меня, дурак несчастный! – крикнул Пьер Дебьен, сотрясаясь от гнева. – Никогда так больше не делай! Имей смелость жить, черт возьми!

Его голос дрогнул. Он снова бросился на Лорика, но на этот раз со всей силой сжал его в объятиях. Растерянный и ошеломленный, Лорик неожиданно принялся плакать: это были громкие всхлипывания маленького мальчика, которого взяли с поличным. Он освобождался от скрытой боли, от унижений со стороны отца, от пагубного яда преступной любви к собственной сестре. Таким образом он пытался избавиться и от кошмара мучительных воспоминаний: Эмма в белом платье под церковным сводом, бледная невеста с красивым восковым лицом, обрученная с пустотой, повенчанная со смертью.

– Ты мой друг, Пьер, да, настоящий друг! – пробормотал Лорик, успокоившись.

Деревенский колокол пробил семь часов. Дымовая труба на ферме уже дымилась.

– Идем, я проведу тебя. Скажем, что мы купались и плавали вместе, как в былые времена, – вздохнул Пьер.

Сидя за большим семейным столом, Шамплен с помощью точильного камня заострял свои ножницы – большой инструмент с широкими и довольно короткими лезвиями, служащий для стрижки овец. Сидящие напротив него Сидони и Жасент, казалось, были зачарованы работой отца, который, протирая металл, часто макал камень в стоящую на табурете миску с водой.

– Как думаете, ваша мать спустится? – спросил он, проверяя острие инструмента большим пальцем. – Обычно в такие дни она мне помогает. Шерсть – это ее забота.

– Мама попросила меня принести ей чашечку кафе, – сказала Сидони. – Выглядит она лучше, но есть ничего не хочет.