Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

– Ты предпочитаешь, чтобы я узнала подробности этой истории из слов адвоката или во время судебного заседания? – сухо спросила она. – Я должна сообщить своим родителям о том, что тебя арестовали. Я хотела бы предоставить им такую версию, в свете которой ты не выглядел бы чудовищным убийцей. Если бы была возможность избежать скандала… Но дело наверняка получит огласку как здесь, так и в Шикутими.

Необычайная бледность проступила на матовом лице Теодора Мюррея. Он посмотрел на Фелицию взглядом, в котором можно было прочитать что-то наподобие презрения, и отпустил руки супруги.

– Ну конечно, Фелиция, в Квебеке и в Монреале тоже. Тридцатичетырехлетний врач избавился от своей юной девятнадцатилетней любовницы, утопив ее в озере… Пресса будет пестреть сенсационными статьями. В самом деле, почему ты осталась в Робервале? Я посоветовал тебе укрыться в Шикутими, в твоей семье.

Задетая за живое, женщина не отвечала, в голове стучали только что прозвучавшие из уст супруга слова – юная любовница.

– Я так глупа! – наконец произнесла она. – Я уже давно догадывалась о том, что ты спал с Эммой Клутье. Увы, до тех пор пока ты ни в чем мне не признавался, я продолжала обманываться, отказывалась по-настоящему в это поверить. И долго это продолжалось? Год, полгода, несколько дней?

Возбудившись, она вдруг слегка поморщилась и положила ладони на живот.

– Сильно беспокоит? – спросил он. – Господи, ты должна поберечь себя! Ты должна родить в августе – у недоношенного ребенка мало шансов выжить.

– Какая тебе разница? Ты бы смог полюбить этого ребенка, зачатого с женщиной, которую ты обманул и предал? Теодор, почему? Ты утверждал, что я красивая, достаточно молодая… Что такого было в ней, чего не было у меня? Дьявольское тело, не так ли?

Доктор в отчаянии опустил голову, осознавая, что дверь в блестящий мир высшего общества перед ним навсегда захлопнулась. За эти два дня, проведенных в заточении, он осмыслил весь ужас преступления, которое он совершил: факт, к которому примешивалось к тому же невыносимое ощущение тоски, тоски по Эмме. Он уже забыл о ее детских капризах, о чрезмерных запросах молодой ревнивой любовницы, он упивался самыми приятными воспоминаниями, их сумасшедшими поцелуями, проведенными в постели часами любви. Каждый раз они любили другу друга, как в последний раз. Он убедил себя в этом, забыв о гнетущей атмосфере их последнего вечера в Сен-Приме…

– Хорошо, – продолжила Фелиция, – она соблазнила тебя, затянула в свои сети. Мужчины слабы, мама часто повторяла мне это. Рано или поздно ты все равно завел бы себе любовницу. Но если ты решился на убийство, это значит, что ты не так-то ее и любил! Зачем ты это сделал, Теодор? Говори скорее, у нас мало времени.

– Эмма хотела, чтобы я тебя бросил и жил с ней. Она угрожала написать тебе, рассказать тебе о нашей с ней связи, разрушить мою карьеру врача. Я бы все потерял: тебя, сына, все, чего я достиг ценой невероятных усилий.

– Грязная шлюшка! – воскликнула его супруга. – Она тебя шантажировала?

– Назовем это шантажом, да. Но все обстоит еще хуже – Эмма тоже ждала от меня ребенка. Она рассказала об этом своей сестре. Естественно, после ее смерти Жасент Клутье стала выяснять, кто был отцом ребенка. Я все рассказал им, Жасент и ее брату, в четверг, когда они пришли.

К горлу Фелиции подкатил ледяной ком. На лбу выступил пот, она почувствовала приступ тошноты.

– Боже мой, я понимаю, сейчас я уже понимаю лучше. Если бы ты знал, как ты меня ранишь, Теодор, если бы ты знал, как мне больно.

Дыхание Фелиции прерывалось, зрачки расширились; изменившимся, дрожащим от отвращения голосом она спросила супруга:

– Как ты утопил ее?

– Несчастная поскользнулась. Я видел, как она ушла под воду, ее волосы были словно водоросли. Я всего лишь ее удержал, и она не смогла подняться. Бедняжка Эмма!

Доктор Мюррей, постаревший, ссутулившийся, беззвучно заплакал. В зарешеченное окно постучали, и дверь сразу же открылась.

– Прощай, Фелиция. Я прошу прощения у тебя, а также у сына и малыша, который скоро родится, – поспешно проговорил он.

Он поднялся, спеша обрести одиночество в своей камере. Журден Прово взялся проводить молодую женщину к выходу. Бледная, с утратившей форму вследствие беременности фигурой, она вызывала в нем глубокую жалость – отныне она была на годы приговорена к подобным коротким свиданиям.

– Вас кто-то ждет, мадам? – поинтересовался он. – Я могу вызвать такси.

– Нет, не стоит. Меня отвезет кузен.

Валлас Ганье увидел, как Фелиция неверной походкой направляется в его сторону. Он курил сигарету, прохаживаясь вокруг своего роскошного ровера: за то время, пока молодой человек поджидал Фелицию под тюрьмой, автомобиль привлек к себе множество любопытных взглядов.

– Ну что, он объяснился с тобой? – спросил он кузину, когда она подошла. – Боже, у тебя жуткий вид!

– Едем скорее, Валлас, прошу тебя.

Испытывая к кузине родственные чувства и сострадание, он помог ей сесть в машину, закрыв за ней дверцу. Вскоре он уже катил по берегу озера в сторону Сен-Жерома – Фелиция попросила его оказать ей такую услугу.

– Я должна забрать вещи и любимые игрушки Уилфреда, – сказала она. – Потом я дам тебе ключи от дома. Я выставлю его на продажу, больше я туда не вернусь. Я думаю развестись и вернуться жить к родителям.

– Это мудрое решение, – одобрил Валлас. – Мы будем рядом, моя дорогая кузина.

По дороге к дому доктора Теодора Мюррея Валлас узнал о жутких обстоятельствах гибели Эммы Клутье, убитой своим любовником. Он понял, почему Жасент так повела себя накануне, когда он приехал на их ферму в Сен-Прим. «Они все знали – она, ее брат с сестрой и их родители. Конечно, я не мог быть там желанным гостем, даже если я и не имею к этой трагедии ни малейшего отношения. Но моя фамилия – Ганье. В течение шести лет я регулярно виделся с убийцей Эммы. Я выпивал с ним в праздничные вечера, играл с этим типом в шахматы или теннис. Мой букет белых роз был нелепым, просто смехотворным», – думал он.

Будучи хорошим математиком, влюбленный в логику Валлас непременно нашел бы закономерным тот факт, что его пресловутый букет закончил свою короткую жизнь на навозной куче фермы Клутье.

Использованные простыни, разложенные перед сараем и посреди двора, были покрыты желтоватым овечьим руном. От сваленной в кучу шерсти исходил сильный запах пота.

Весь день был посвящен стрижке овец – тяжелой работе, требующей хорошей физической подготовки, терпения и проворства. Нужно было на время обездвижить каждое животное, при этом быстро и ловко орудуя ножницами.

Шамплен был в этом деле настоящим мастером. Как только животное ложилось на возвышение сродни невысоким подмосткам, он зажимал его голову между колен и стриг всего за несколько минут. У Лорика был другой метод. Он сажал овцу у своих ног и орудовал правой рукой, левой поддерживая передние лапы животного. Пьер в основном помогал, подменяя Сидони, – в последние годы это было ее обязанностью.