Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

«В конце концов, у папы просто такой темперамент, он сангвиник. Способный как на великодушные, так и на дурные поступки, он одинаково легко подвержен и добру, и злу!» – думала Сидони. Она знала, что именно по этой причине его сложно было по-настоящему ненавидеть.

Белые шторы в комнате Альберты были опущены, приглушая солнечный свет. В комнате царили чистота и порядок, а вдобавок к этому – благоразумная строгость. Лорик стоял на коленях у кровати, его голова была опущена на живот матери. Он чувствовал, как по его волосам успокаивающе проводит почти невесомая материнская рука. После продолжительной паузы, прерываемой короткими ребячливыми всхлипываниями, он наконец признался:

– Мама, я прошу у тебя прощения. Мне захотелось умереть; на меня словно нашло безумие. У меня больше не было сил. Я заплыл так далеко, как только мог. Вода была холодной, я выдохся. Это были странные мгновения. Я нырнул глубоко под воду, но тут же стал сопротивляться. Я наглотался воды, больше я ничего не помню. Меня нашел Пьер.

– Пьер Дебьен?

– Да, он шел по пляжу и увидел меня.

– Это Бог направил его! – просветленно воскликнула Альберта. – Владыка небесный сжалился надо мной, он отправил его спасти тебя!

– Выходит так, мама. Я даже не подумал о том, какую боль тебе причиню. Прости меня! Ты знаешь, что не дает мне покоя, особенно в последнее время. Но с этим покончено, клянусь тебе.

Пальцы Альберты судорожно впились в темные, еще влажные волосы сына.

– Мальчик мой, я тоже готова умереть в жутких мучениях, с искалеченными душой и сердцем, но я не имею права покинуть вас. Потерять тебя, Лорик, после того как я потеряла Эмму! Иди сюда, мой хороший, иди ко мне.

Лорик лег рядом с матерью, бесконечно счастливый, оттого что может к ней прижаться. С взволнованно бьющимся сердцем Альберта обняла сына.

– Я больше не хочу хоронить своих детей, вы – мое единственное сокровище, которым наделил меня Господь. Лорик, пока ты здесь, пока ты жив, тебе следует исцелиться. Да, я догадалась о том, что тебя гложет твоя порочная привязанность к сестре. Ты должен поговорить об этом с господином кюре. Он сможет дать тебе нужный совет, направить тебя на путь истинный. Когда я все поняла, то стала задавать себе множество вопросов. Может быть, так случилось потому, что вы вместе росли в моем чреве? Или потому, что спали в одной колыбели, которую Шамплен когда-то смастерил для вас из ивового дерева?

– Мы с Сидо так близки, мама! В тот день, когда нам исполнилось тринадцать, она пообещала мне никогда не сочетаться браком; я пообещал то же самое. Тогда мы были такими глупыми! Я уверен, что она забыла те обещания.

Альберта покрыла поцелуями лоб и щеки Лорика:

– Позови Сидони, скажи, чтобы она поднялась ко мне.

– Нет, мама, только не это! Ты не знаешь всего. Этой ночью я повел себя непристойно. Я был пьян и разгневан. Я поцеловал ее, как целуют невесту.

– Лорик, делай, что я тебе сказала, живо.

Ему пришлось подчиниться воле матери. Пока сын, выйдя из комнаты, спускался по лестнице, Альберта приняла строгий вид. Поудобнее сев, облокотившись о спинку кровати, она поправила складки на покрывале и слегка взбила стеганое одеяло.

– Кажется, тебя зовет брат, – сказал Шамплен.

– Я не его прислуга, – отрезала Сидони. – Следовало бы подумать о стрижке, папа. Жасент, Пьер, мы втроем могли бы пойти за отарой. Вчера мы отвели ее на широкое пастбище, что примыкает к улице Потвен.

– Конечно, мы пойдем, – заверила сестру Жасент, – но Лорик только что сказал, что тебя зовет мама. Я пойду с тобой, если хочешь…

– С каких это пор Сидони нуждается в сопровождении для того, чтобы подняться по лестнице? Какие манеры! Иди, дочка, не заставляй маму ждать.

Сидони повиновалась с недовольной гримасой. Раздраженная, она взлетела по лестнице. На лестничной площадке никого не было.

– Мама? – позвала молодая женщина, стоя перед приоткрытой дверью в комнату Альберты.

– Заходи, Сидо, детка, ничего не бойся, – ответила Альберта. – Нам нужно поговорить. Твой брат здесь.

Сидони глубоко вдохнула, чтобы сохранять спокойствие. В эту минуту она ненавидела брата.

Фелиция Мюррей нетерпеливо посмотрела на серебряные наручные часы, украшенные вставленными в циферблат бриллиантами, – подарок Теодора на третью годовщину их свадьбы. На глаза навернулись слезы. Всегда внимательная к своему внешнему виду, собираясь сюда, она надела желтое шелковое платье, хлопковый бежевый пиджак и хорошо подобранный в тон к светлым волосам головной убор.

«Как долго! Почему меня заставляют ждать?» – думала она.

Молодой полицейский в гражданском провел ее в комнату с зарешеченными окошками. Она села за один из столиков; так она просидела ровно полчаса. Ожидание бросало ее в дрожь. Затем послышались звуки шагов и проворачивания ключа в замочной скважине, дверь открылась, и в комнату вошел доктор Мюррей; на нем был бежевый холщовый комбинезон. Его лицо, на котором еще остались синяки от ударов, осунулось. Охранник в униформе закрыл за ним дверь.

– Теодор! – позвала она.

– Фелиция! Мне жаль, что тебе пришлось приехать сюда, – пробормотал Теодор, садясь напротив супруги.

Каждый из них получил необходимые указания. Они должны были соблюдать между собой благоразумную дистанцию, обниматься было запрещено. Фелиция протянула к мужу руки, радуясь от такого простого прикосновения.

– В понедельник ты встретишься со своим адвокатом, – первым делом сообщила она. – Завтра он приезжает из Квебека. Дядя забронировал ему номер в отеле «Шато Роберваль». Не беспокойся, мы заплатим залог, если это будет необходимо.

Теодор посмотрел на нее, сбитый с толку непонятной ему живостью, блеском ее светлых глаз и любовью, которая в них читалась.

– Я недостоин такого внимания, – ответил он. – Когда ваш адвокат прочитает мои показания, он не сможет меня защитить. Фелиция, я совершил убийство.

– Замолчи! Говори тише, прошу тебя! Нужно доказать, что это было безумие, временное помешательство. Ты был измучен, ты был на грани, ты потерял голову. Начальник полиции намекнул дяде, что ты сам объяснил бы содеянное подобным образом. Теодор, Уилфред грустит – он хотел бы тебя увидеть. Он подготовил тебе рисунок, но я его забыла.

Она тянулась к нему, вкладывая в пожатие их сплетенных рук всю свою нежность, всю свою тревогу за него.

– Скажи мне, что в действительности произошло, – взмолилась Фелиция. – Я задаю себе столько вопросов, что не могу спать по ночам.

– Я убил Эмму. Тебе не следует знать больше.

Фелиция заметила, что Теодор не упоминал фамилию. Ей стало неприятно: словно это простое имя создавало между ее супругом и его жертвой нерушимые узы близости.