Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

– Просто начало беременности, – предположил Пьер. – Будущие матери часто страдают от плохого самочувствия.

– Когда мама была беременна, у нее никогда такого не случалось. Или же она не говорила нам об этом… Но я соглашусь тобой: у некоторых женщин начинается тошнота, бывают даже случаи обмороков.

Жасент сложила бумаги доктора в свою сумку, затем они с Пьером закончили уборку. Вскоре шкаф опустел, полки тоже, а матрас был сложен на сетке кровати.

Им осталось только заехать в помещение, выделенное мэром, чтобы оставить там платяной шкаф и кресло. Пьер погрузил ящик с книгами и чемоданы в багажник своего купленного по дешевке форда с помятым капотом и со спицованными колесами.

– В субботу я заеду за этой мебелью. Я мог бы отвезти ее в Сен-Прим. Я надеюсь, что вода спадет и ездить по дорогам станет легче, чем в последние дни. Ты ведь тоже хочешь увидеться со своей семьей, заодно я смогу подвезти и тебя.

Они разговаривали в темном помещении, куда складировали мебель Эммы. Пьер привлек Жасент к себе и нежно поцеловал в губы. Она безуспешно старалась сдержать его натиск, но он искусно и ласково продолжал ее добиваться. Постепенно пьянея от его горячих губ и требовательных поцелуев, она перестала ориентироваться в пространстве и времени. Сладостный озноб жарко пробежал у нее по спине, и, пронесшись вдоль позвоночника, в низ живота опустилась волна наслаждения. Наконец она, еле переводя дыхание, высвободилась из его объятий.

– О, ты, ты! – задыхалась она. – А если бы нас увидели?

– Здесь нет ни души – только мы. Дорогая моя, я должен признаться тебе: я оставил свою должность бригадира.

– Но это глупость! – возразила Жасент, отталкивая Пьера. – Зачем? Я просила тебя быть благоразумным.

– Все это мне порядком надоело. Я вкалывал на бумажной фабрике около трех лет, но такая работа была мне не по душе. Ты знаешь, что все это время я откладывал половину своей зарплаты? Я не транжира; я хотел, чтобы у меня были свободные деньги на случай, если мне захочется попутешествовать или покинуть страну. Даже после того как я верну Дави деньги за починку его лодки, уверяю тебя, у меня останутся средства, чтобы побездельничать несколько месяцев.

– Когда вы поедете за его лодкой?

– В воскресенье его отец поможет отвезти ее на буксире. Дави ни в чем меня не винит, он хороший парень. Я буду скучать по нему, к тому же он отличный работник – лучший среди всех моих подчиненных. Он хочет купить новый подержанный мотор, чтобы можно было быстрее передвигаться по озеру. У него будет возможность навещать меня, потому что я подумываю о том, чтобы поселиться в Сен-Методе, на первое время – у дедушки. Если мне однажды действительно понадобится работа, я смогу устроиться в Дольбо – им все время нужны работники. Жасент, я хотел освободить последующие несколько недель для тебя. Если ты все же решишь уйти из больницы и работать медсестрой в Сен-Приме – мы будем недалеко друг от друга.

Жасент согласно кивнула, вспоминая, что в понедельник вечером, когда Пьер спал у нее дома, рассказала ему об этом своем намерении.

– Дорогая моя, я хотел бы жить рядом с тобой, начиная с этого же вечера, до самой старости! Мне так тебя не хватало!

– Мы не можем пожениться раньше чем через год: нужно соблюсти траур.

– Ты не вдова; речь идет о твоей сестре. Шести месяцев траура будет достаточно.

Жасент вышла из помещения со слезами на глазах. Она была не в силах думать о браке, настолько тяжелым был груз ее печали и предстоящей неизвестности. Пьер догнал ее и придержал за запястье:

– Прости меня, я такой бестактный! Себя не изменишь! Я не надеялся даже на десятую долю того, что со мной произошло. Ты простила меня, и мы снова обрели друг друга. Давай сменим тему. Ты хочешь, чтобы мы заехали к доктору Мюррею?

– Мюррей… Боже мой, Пьер, его фамилия начинается на «М»! А если это он – незнакомец, которого Эмма обозначала таким образом? – предположила Жасент, доставая дневник из своей сумки. – Пятнадцатого марта она написала: «Мы с М. договорились. Наконец чуточку свободы, только мы — и никого больше!» В начале апреля – такая запись: «М. пообещал отвезти меня этим летом в Квебек».

– Нет, Жасент, что-то не вяжется. Начнем с того, что Мюррей – это фамилия, а не имя, к тому же у доктора есть очаровательная супруга, которая подарила ему ребенка. «М.» может обозначать кого угодно: Марселя, Матюрена, Матье, Мориса и вообще кого хочешь.

– Конечно… Но мы можем хотя бы наведаться к нему, чтобы больше разузнать о моей сестре. Она могла консультироваться с ним по поводу своей беременности.

– Доктора дорожат конфиденциальностью информации. Он наверняка ответил бы полиции, но нам… это бы меня удивило.

– Я – сестра одной из его пациенток, которая погибла при несколько необычных обстоятельствах. Он может уступить! Я готова рассказать ему о том, что Эмма покончила с собой.

Фелиция Мюррей, урожденная Ганье, выделила часть своего приданого на приобретение богатого дома с видом на жилище священника: прекрасное строение из красного кирпича с многочисленными белыми окнами и широкими навесами, защищающими ряд террас с колоннами и балюстрадами все того же снежно-белого цвета. Как и говорил про свою кузину Валлас Ганье, эта молодая женщина, вооружившись своим состоянием, вела войну на выживание: она поставила себе цель во что бы то ни стало выйти замуж за Теодора Мюррея. Они несколько раз пересекались в салонах «Шато Роберваля» и на борту «Сент-Генри», судна, курсирующего между Сен-Кер-де-Мари, Сен-Жедеоном и Сен-Жеромом.

Фелиция, обладая пылким и волевым характером, сумела соблазнить красавца доктора, как она его называла. Он на это не сетовал, будучи горячо любимым тестем и тещей, щедрость которых позволила ему дополнительно оснастить современную, и без того хорошо оборудованную смотровую. У них был четырехлетний сын Вильфрид, и теперь молодые родители готовились к появлению второго ребенка. Чтобы молодая мать излишне не уставала, супруги уже несколько месяцев держали в доме горничную.

Именно эта дюжая особа, в черном платье с передником, с седеющими волосами, затянутыми в пучок, и противной бородавкой на подбородке, открыла Жасент дверь.

– Здравствуйте, мадам! Будьте добры, могу ли я повидаться с доктором? – вежливо спросила Жасент.

– Он сейчас на консультации, но вы можете пройти в зал ожидания и присесть, мадемуазель.

Пьер остался за рулем машины. Он выключил мотор и прикурил сигарету. Жасент только что исчезла в большом здании, почти таком же впечатляющем, как дом священника. Он откинул голову назад и кончиком пальца взъерошил пряди своих темных, слегка вьющихся волос. Его жизнь принимала другой оборот, и он испытывал в связи с этим внутреннее ликование, однако сдерживаемое смертью Эммы. «Мне ее жаль, она, должно быть, была действительно в полном отчаянии, чтобы решиться со всем покончить в свои девятнадцать лет, – подумал он. – Это глупо, выход можно было найти! Черт возьми! Почему она писала черновик своего прощального письма? Это ненормально!»