Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

– Да что за муха тебя укусила, Теодор? – Фелиция была удивлена запальчивостью мужа.

– Ты мне не доверяешь, это досадно, – ответил он, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

В прихожей он натянул куртку и надел шляпу. Ноги привели его в сад дома священника. Оттуда он зашагал в сторону церкви, воздушные шпили которой, казалось, доставали до самых облаков.

«Эмма! Боже мой, Эмма, как же я любил тебя! – в мыслях повторял он. – Ты открыла для меня смысл слова “любить”. Благодаря тебе, твоему беззаботному смеху, твоим жарким поцелуям я наконец впервые ощутил, как сильно может биться мое сердце! Но судьба велела, чтобы мы встретились слишком поздно, когда у меня на пальце уже было обручальное кольцо, когда я уже стал врачом, репутация которого целиком зависела от финансовой щедрости моих тестя и тещи!»

Поток горьких мыслей волновал его кровь, стучащую у висков. Он зашагал быстрее, прямо к берегу озера. Не чувствовалось больше ни малейшего дуновения ветра. Сен-Жером в полном безмолвии погрузился в вечерние сумерки.

«Этим летом, Эмма, пока Фелиция гостила бы у родителей в Шикутими, я хотел поехать с тобой в Квебек… У меня родится ребенок, но он не будет твоим».

По гладким смуглым щекам доктора Мюррея потекли слезы. Он бросил окурок сигары в грязную лужу. «Скандала удалось избежать, моя дорогая Фелиция. Но я потерял Эмму, ее тело, ее улыбку, утратил ее ласки». Подавленный, со скорбным лицом, он развернулся и смиренно побрел обратно домой.

Жасент и матушка-настоятельница сидели друг напротив друга по обе стороны массивного инкрустированного стола. На монахиню навалилось огромное количество различных организационных проблем, и она пыталась поочередно с ними разобраться. Этим пятничным утром она решила начать с эпизода, случившегося за день до этого с юной медсестрой.

– Мадемуазель Клутье, вас, должно быть, интересует, почему я вас пригласила. Мне никогда не приходилось нарекать ни на ваши услуги, ни на ваши навыки, ни на ваше воспитание. Но я не могу пренебречь крайне неприятным инцидентом, произошедшим в среду вечером, когда мадемуазель Ганье в присутствии посетителей, доктора и нескольких наших сестер резко заговорила с вами в прихожей нашей больницы.

– Мне искренне жаль, матушка, – пробормотала Жасент.

– Если бы дело было только в этом, бедное мое дитя! – вздохнула настоятельница. – По причине наводнений мы часто принимаем у себя представителей власти и членов спасательной команды. Я ни в коей мере не поощряю болтовню, но один из полицейских рассказал послушнице, которая хорошо с вами знакома, что одна из наших медсестер, находясь в понедельник в опасности на острове Кулёвр, была там в компании какого-то мужчины. Он описал вас. В этом у нас не было сомнений, вы обладаете характерной внешностью. Мадемуазель Клутье, если предположить, что вас обоих не отвезли бы тогда в Роберваль, что бы случилось той ночью? Будьте откровенны. Вы были с женихом Эльфин Ганье?

– Я действительно была там с Пьером Дебьеном, – ответила Жасент, понимая, что ей уже нечего терять.

Поначалу она растерялась, но постепенно в ней стало расти возмущение: она так часто раболепствовала перед отцом из страха его жестокости, так же как и перед докторами и их студентами в Монреале, всегда охочими до грязных шуточек в адрес начинающих медсестер. Здесь, в стенах больницы, она безропотно терпела недвусмысленные намеки доктора Гослена и власть матушки-настоятельницы, святой женщины, которой она, бесспорно, восхищалась, однако которая держала в своей власти весь персонал больницы.

– Пусть Господь вас простит, мадемуазель Клутье. Я ожидала другого объяснения: что речь шла о вашем брате или дяде.

– Более трех лет назад мы с Пьером были обручены. Я должна была выйти за него замуж, но отказалась ради того, чтобы продолжить учебу. Отказалась от настоящей официальной помолвки. Мадемуазель Ганье соврала. Между ней и Пьером Дебьеном не было ничего серьезного. У меня нет желания ни оправдываться, ни обманывать вас. Если вы, матушка, желаете меня уволить за неподобающее поведение, то я не вижу никаких препятствий для того, чтобы вы это сделали. У меня у самой было намерение устроиться медсестрой в Сен-Приме. Я предпочитаю работать, находясь ближе к своим близким: они тяжело потрясены смертью сестры.

Монахиня пробормотала слова молитвы и отвернулась. Она посчитала излишним рассказывать Жасент о том, что накануне к ней пожаловала Эльфин Ганье. Скромно одетая молодая женщина, без макияжа и со скорбным выражением лица, поведала монахине, умоляя ту сохранить все в строжайшей тайне, что ее жених оказался явно недостойным уважения человеком. «От брата я узнала, что у Пьера Дебьена была связь с Эммой Клутье, которая продлилась шесть месяцев, – в слезах заверила Эльфин. – А теперь настала очередь ее старшей сестры. Я сломлена, я в отчаянии, матушка».

Из груди монахини вырвался тяжелый вздох. Она слегка дотронулась до креста, украшающего ее черное платье, затем все же решилась посмотреть на Жасент:

– Уволить вас будет лучшим решением, мадемуазель Клутье. Но завтра вы еще выйдете на работу. Вода начинает спадать, дождь прекратился, но нам не нужно терять бдительности. Я предупрежу бухгалтера, чтобы он в конце дня рассчитался с вами. Господь мне свидетель: у меня нет выбора.

– Благодарю вас, матушка, и мне жаль, что я доставила всем столько неприятностей.

– Я буду сожалеть о вас, мадемуазель. Скажите, вы знаете о том, что сегодня во второй половине дня во главе с кюре Лизоттом мы отмечаем праздник деревьев? На празднике будет присутствовать министр земельных и лесных ресурсов, а также другие почетные гости. Я приду, если смогу освободиться. Я очень рада тому, что праздник освящения деревьев не отменили. Это символ надежды, возрождения, несмотря на все те испытания, через которые мы прошли. Вы можете подняться к себе, Жасент.

Никогда раньше настоятельница не называла Жасент по имени. Девушка увидела в этом особенное внимание, дружеский знак. Она вышла, подарив матушке на прощание невероятно ласковую улыбку.

«Праздник деревьев! – вспомнилось ей. – Девчонкой Эмма из кожи вон лезла, чтобы мы отвезли ее на празднование. Мама покупала нам билеты на поезд, а Сидони прихорашивала нашу малышку: та была счастлива при мысли о том, что увидит церемонию, толпу людей, услышит фанфары Вовера! Тогда мы были так счастливы!»

Жасент прошла по широкому коридору и поднялась по блестящим, стертым от бесконечной беготни ступенькам. На фоне этого былого счастья временами проступал устрашающий силуэт, имя которому было Шамплен Клутье. «Мы так старались не противоречить отцу, не вызвать его гнева! – подумала она, стоя перед дверью в палату для детей, страдающих туберкулезом. – Однако буря всегда была неминуема. Он наводил на нас ужас». С бьющимся сердцем она представила, насколько сильно Эмма боялась реакции отца при мысли, что ей предстоит рассказать ему о своей беременности, о плоде преступной связи. И она уже не понимала, как Эммин суицид мог вызывать у нее сомнения.