Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

Каждый пытается спасти на своих огородах то, что еще возможно, но, несмотря на возвращение солнца, в почве все еще слишком много воды и местные земледельцы в панике. Они боятся, что им не хватит зерна, сена и вообще запасов на зиму.

– Ситуация везде одинаковая, – заметила Сидони. – Нужно, чтобы правительство возместило прибрежным жителям ущерб. Пьер умеет хорошо писать! Когда ты сын преподавателя, в классе приходится стараться больше остальных!

Жасент пожала плечами. Отложив на мгновение свое занятие, Альберта склонила голову набок, и на ее губах заиграла лучезарная улыбка. Она починила свой ткацкий станок – подарок на свадьбу от родителей мужа. Небольшая машинка вот уже десять лет валялась на чердаке.

– За последние три года я напряла много шерсти, но мы так ничего и не продали, – сказала она дочерям. – Если ты откроешь собственное ателье, Сидони, можно будет выставить на продажу платки и свитера, которые я связала. В ближайшие месяцы каждая копейка будет у нас на счету.

Шамплен, все еще смущенный и до неузнаваемости покорный, прибавил:

– А ты хорошо придумала, Альберта!

– Стадо не пострадало от наводнения; нужно извлекать пользу из наших овец, – продолжала она, не удостоив супруга и взглядом.

– Следующей зимой нужно будет их чем-то кормить! Жактанс думает так же – мы не уверены, что соберем этим летом достаточно сена. Мои земли между рекой Ирокуа и озером превратились в болото. Трава гниет.

Шамплен горько сетовал на то, как он страдает из-за убытков, которые понесла их семья. Он разыгрывал из себя жертву, с тем чтобы дети, которые узнали о его поступках в прошлом, не считали его злодеем. Все из тех же соображений – загладить свою вину – он отправил в редакцию Progrés du Saguenay телеграмму, в которой запретил публиковать статьи об Эмме с ее портретом. К большому облегчению Жасент, депеша пришла как раз вовремя.

Что же касается Лорика, то в том, как его отец повел себя в прошлом, он увидел возможность обеспечить себе влияние над этим человеком, чей властный деспотизм подчинял его с самого детства. Он нарочито подчеркнуто высказывал свое мнение о состоянии посевов, участков земли, нуждающихся в очистке, о ягнятах, которых следовало отлучить от овец. Шамплен согласно кивал головой, в душе считая сына молодым хорохорящимся петухом.

– И все же будь поаккуратней, – посоветовала Сидони своему брату.

– А что? Я его ненавижу, презираю! Как вы можете терпеть его здесь, у нас дома, после всего того, что маме пришлось из-за него пережить? Он уничтожил ее своим эгоизмом!

– Не преувеличивай, Лорик! Мы обязаны папе жизнью. Если бы мама вышла замуж за другого, нас бы не было, а я, знаешь ли, очень рада тому, что ты у меня есть!

Этот разговор произошел накануне вечером, в сарае. Сидони хотела поцеловать брата в щеку, но он резко повернулся и их губы соприкоснулись. Это могло бы их рассмешить, но они, смутившись, быстро отошли друг от друга, словно преступники, которые расходятся после того, как совершили злодеяние.

Во второй половине дня Жасент направилась в почтовое отделение. Она ответила Пьеру, написав, как ей его не хватает и как она надеется вскоре увидеться с ним. Этот крик души, начертанный дрожащей от волнения рукой, вторил признаниям молодого человека, которые она несколько раз читала и перечитывала, одиноко стоя на крыльце родительского дома. Пьер завершал свое письмо словами любви.

Дорогая моя, ты у меня в мыслях с утра и до самого вечера, даже ночью. Я так много думаю о тебе, о нас, что становлюсь еще более рассеянным, чем обычно. Мне не терпится отвезти тебя в Сен-Жером, увидеть тебя, обнять. Как только посчитаешь нужным встретиться — дай мне знать.

Скромность помешала девушке ответить Пьеру в том же вольном духе, но она была уверена, что любимый сумеет прочитать между строк. Второе письмо Жасент оправила в Квебек на адрес Сьюзен Валлис: женщина проживала там на улице Парлуар, в верхней части города, возле монастыря урсулинок – как рассказал кюре Матильде, это самое древнее образовательное учреждение для женщин в Северной Америке. «Лишь бы нам не пришлось долго ждать ответа от этой дамочки!» – думала Жасент, глядя на то, как оба конверта аккуратно легли в почтовую сумку из плотной бежевой ткани.

Вскоре после этого она уже стучала в двери старого доктора Фортена. Для разговора с доктором она выбрала серый корсаж с длинными рукавами и черную юбку; волосы собрала в высокую прическу.

Видный доктор принял медсестру у себя в смотровой. Сидя за огромным столом из лакированного дерева, он дал Жасент возможность рассказать о ее проекте; при этом лицо его было непроницаемо, а очки сдвинуты к кончику носа.

– Выходит, мадемуазель Клутье, что вы, едва получив диплом, решили вернуться в лоно семьи и составить мне конкуренцию? Как будто не хватает того, что Матильда тайком и совершенно бесплатно лечит добрую половину моих земляков!

– Да нет же, доктор, я подумала, что могла бы быть вам полезной, в каком-то смысле – помогать вам. Вчера утром я встречалась с господином мэром; моя идея воодушевила его. То есть я никоим образом не собираюсь с вами соперничать!

– Вы так красивы, что этого было бы непросто избежать. Я просто подтрунивал над вами, дитя мое! В свои семьдесят два я имею полное право на отдых, супруга часто повторяет мне это. Безусловно, на мое место придет другой доктор. Я наведу нужные справки. А пока я был бы очень рад, зная, что за моими пациентами присматривает дипломированная медсестра. Надеюсь, у вас в скором времени получится арендовать дом в Сен-Приме. Как только вы там устроитесь – дайте мне знать, я отправлю вам людей. Там у вас будет чем заняться. Роды (в любое время дня и ночи), травмированные лесорубы, ожоги, ревматизм… Желаю вам удачи, мадемуазель Клутье. Жасент… ветрянка в 1910 году, в пять лет, в 1919-м – бронхит. Память у меня еще неплохая, верно?

Доктор Фортен поправил очки и немного наклонился к девушке.

– Мы потеряли вашу младшую сестру Эмму. Какое несчастье! В день похорон меня не было, но я осматривал ее, у Матильды, перед тем как ее обмыли и одели. В горле у меня стоял ком, когда я подписывал разрешение на захоронение малышки, которую видел на следующий день после ее рождения, в середине самой суровой из здешних зим.

– Когда я приехала в субботу вечером, Эмма уже была в церкви, – пробормотала Жасент. – Я была изнурена – я не спала сутки. Из-за наводнения в больнице Роберваля творилось что-то невообразимое… Я не знала, что это вы подписали разрешение на захоронение.

– Увы, это была формальность! Без которой я мог бы обойтись.

– И, по вашему заключению, смерть наступила оттого, что Эмма утонула? – тихо спросила доктора Жасент.