Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

– Исходя из моего осмотра – да, несомненно.

– Ну конечно! Что за глупый вопрос! Прошу прощения, доктор. Не буду больше вас беспокоить. Доктор Фортен, я искренне хочу поблагодарить вас за понимание. Да, я забыла, у меня есть еще один вопрос, если вы позволите. Вы знакомы с доктором Теодором Мюрреем? Эмма несколько раз консультировалась у него, так как в последние месяцы жила в Сен-Жероме.

– Однажды я имел возможность пересечься с ним в Робервале, на одном из наших профессиональных собраний. Замечательный человек. Мне шепнули, что ему пришлось тяжело работать, чтобы стать врачом, ведь он был из бедной семьи. Но он удачно женился и благодаря браку смог завести свое дело, прикупив современную аппаратуру. Вы заставляете меня болтать лишнее, медсестра Клутье. В нашей с вами профессии необходима сдержанность. Значит, до скорого.

– До свидания. Большое спасибо, доктор.

Выйдя на улицу, Жасент запрокинула голову наверх, чтобы полюбоваться ярко-лазурным небом. Затем девушка быстрым шагом направилась к дому Матильды, которую навещала при любой удобной возможности. Поскольку дверь была открыта, Жасент переступила порог и на мгновение замерла. За столом сидел Паком, поглощая порцию пирога.

– Добрый вечер, – прошептала она. – Ты один? Где Матильда?

Слабоумный бросил на нее испуганный взгляд, спеша проглотить последний кусок.

– У господина кюре, – проворчал он.

Чувствуя себя неловко, Жасент присела на стул. Она с отвращением смотрела на странное выражение лица Пакома, на его густые брови и невыразительный подбородок. Усилия, которые прикладывала Брижит Пеллетье, чтобы приучить его к чистоте, были тщетными. Волосы были спутаны, усы лоснились. Под ногтями – грязь, рубашка засалена.

– Это был пирог. Ты его хотела?

– Нет. В любом случае он уже закончился.

Раскрыв рот, Паком начал раскачиваться из стороны в сторону. Жасент снова подумала о том, что он разговаривал с Эммой перед ее смертью. Осмелев, оттого что они находятся наедине, она снова предприняла попытку его разговорить.

– У меня есть кое-что из твоих вещей, Паком. Ты забыл это здесь. Смотри!

Жасент вынула из кармана юбки Эммин платок, который она, выстирав и пригладив, бережно хранила.

– Матильда сказала мне, что это твое. Я возвращаю его тебе. Он чистый.

Гримасничая, Паком отрицательно покачал головой. Жасент положила перед ним сложенный вчетверо платок.

– Я не хочу, он Эммин, бедняжка Эмма, утонула, плохое озеро. А еще он плохо пахнет…

– А раньше платок пахнул хорошо? Духами Эммы? Она была моей младшей сестрой, ты помнишь? Паком, будь умницей, я хотела бы знать, когда ты видел Эмму. Где была ее сумка, ее красивая белая сумка? Ты говорил еще, что моя сестра плакала, но когда?

И тут произошел один, на первый взгляд, незначительный казус. Растроганная собственным вопросом и теми образами, которые она воскрешала в памяти, Жасент заплакала.

– Не надо плакать, – пролепетал Паком. – Я хороший, не плачь… Если я тебе расскажу, не нужно никому говорить.

– Никому, – заверила его она, молясь о том, чтобы Матильда задержалась у кюре – ее возвращение могло оборвать эту едва завязавшуюся беседу.

– Эмма приехала на машине… Машина уехала. Я увидел Эмму, она шла к озеру. Красавица Эмма, я за ней пошел. Потом мы говорили. Она открыла сумку, достала конфеты, но я их не взял.

– Это тогда она сказала тебе, что эти конфеты плохие? – мягко спросила Жасент.

– Да, – кривляясь, пробормотал он. – Потом Эмма сказала, чтобы я ушел, но я спрятался у Жактанса.

– Ты помнишь, который был час?

– Я уже поужинал. Мама даже не заметила, как я вышел.

Паком опустил голову; он казался возбужденным. Быстрым движением он схватил бутылку карибу и отхлебнул прямо из горлышка.

– Вино нельзя.

Он задумчиво ухмыльнулся и стал подбирать со своей тарелки крошки пирога.

– Что Эмма делала? – настаивала молодая женщина, сгорая от нетерпения и волнения; она была несколько удивлена тем, что обнаружила у Пакома некую живость ума.

– Я не знаю, но она сказала, чтобы я ушел.

– Паком, умоляю тебя, что она делала, пока ты прятался?

– Она шла у воды. Нехорошее озеро… Потом приехала другая машина. Выбежал какой-то мсье, забрал Эмму. Красивая сумка упала. Я ее подобрал и быстро ушел. Теперь мне надо возвращаться. А то мама будет злиться.

Не дожидаясь ответа Жасент, Паком поднялся, перевернув свой стул, и выбежал на улицу. Жасент окликнула его, но так тихо, что он ее не услышал. В этот момент появилась Матильда, на ней не было лица. Она вошла через маленькую дверцу, ведущую в деревянный сарай.

– Я слышала ваш разговор, – призналась она. – Господи всемогущий, что же ты теперь будешь делать, голубушка?

– Сначала все как следует обдумаю. Если перевести на человеческий язык все то, что рассказал бедняга Паком, из этого следует, что Эмма приехала сюда, в Сен-Прим, на такси или же с кем-то, кто ее высадил. Его рассказ неясен… Можно подумать, что такси ждало ее… Хотя нет, «выбежал какой-то мсье, забрал Эмму» – это означает что-то другое. Зато теперь у меня есть наконец объяснение этой истории с сумкой, и я понимаю, почему внутри нее было сухо.

– Я того же мнения. Знаешь, Жасент, Пакому сложно разговаривать так, как всем нам, но он не такой уж и глупый. Об этом свидетельствует то, что свою тайну он не сохранил. Он мог бы еще долго молчать.

– И почему же, как ты считаешь? Он ни в чем не виноват, он мог ответить мне, когда я расспрашивала его тогда, в день похорон.

– Может быть, ему было стыдно или же он боялся из-за сумки Эммы. Он любит собирать отовсюду разные безделушки, но мать отчитывает его за это, называет вором. Поэтому он и стал играть в молчанку. Как бы там ни было, но тебе, детка, удалось развязать ему язык.

В голосе Матильды не чувствовалось ни воодушевления, ни удовлетворения. Она тяжело опустилась на стул и налила себе вина.

– Ничего хорошего эта история не предвещает.

– Да, ничего хорошего, но и ничего конкретного. Мне жаль, но я пойду. Не сердись на меня, Матильда. Завтра утром мы с Лориком сядем на поезд. К счастью, железнодорожные пути починили. Мне нужно повидаться с доктором Мюрреем.

– Минутку, не убегай так быстро. Ты решилась рассказать своим об этой странной истории с письмом?

– Я сказала об этом Сидони, и она прочитала все записи в Эммином дневнике. Пока она не соглашается на то, чтобы мы рассказали об этом родителям и брату. Она утверждает, что это причинит маме боль, что она станет задавать себе массу вопросов, как и я, а это принесет ей новые страдания. Я понимаю ее. В сущности, это, возможно, не имеет ни малейшего значения.

– Я бы не была в этом так уверена, голубушка! Вполне возможно, что все в точности до наоборот.