Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— Не знаю — мы ушли из квартиры рано.

— Было бы неплохо, если бы кто-то ее видел еще не разукрашенной, когда вы уходили. Вспомни, может быть, кто-нибудь все же видел?

— Мы встретили дворника. Она шла нам навстречу и со мной поздоровалась. Она еще оглядела Байбу очень подозрительно и с осуждением глянула на меня.

— Ну, это уже немножко лучше, — радуется Стабиньш. — И куда вы с Байбой шли?

— На автобусную остановку.

— Мимо полицейского участка?

— Да, действительно!

— И она не побежала жаловаться, а пришла с какой-то там теткой прямо в управление! Да, жутко интересно! И ты проводил ее до самой остановки?

— И посадил в автобус, — грустно улыбнулся Марис.

— А она не стеснялась, что у нее синяки, ушибы?

— Не было у нее ничего, — понемногу оттаивает Марис. Перед ним мелькнул слабенький лучик надежды.

— Пассажиров в автобусе было много?

— Порядочно.

— Во сколько ушел автобус?

— В семь часов десять минут.

— Как вы были одеты?

— Байба в светлых джинсах, розовой блузке, а поверх нее пестрая куртка. Я в коричневой кожаной куртке и в коричневых брюках.

— Трудная это задача — отыскать людей, которые вас обоих в то утро видели. Как иголку в стоге сена. Но ничего. — Стабиньш задумался, как шахматист, который обдумывает следующий ход. — Ну ничего, поможет телевидение. У меня там работают друзья. Поищем свидетелей, которые в то утро вас обоих видели. — Стабиньш опять думает, потом спрашивает: — Слушай, Марис! Байба не говорила, где живут ее родители?

— Сказала, что в Цесисском районе.

— Мы это проверим. Насчет тетки ничего не говорила?

— Нет, ни слова.

— Весьма интересно. В городское управление полиции ее привела женщина, которая назвалась ее теткой. Потом она быстро испарилась. А когда Байбу спросили, куда девалась тетка, та ответила: она со слезами шла по улице и та женщина якобы ее пожалела и отвела в полицейское управление. Как ее найти, Байба не знает. И… концы в воду. Вот, Марис, как тебя женщины обставили! И ты еще веришь в святую любовь!

— Ни одной больше верить не буду!

— Ну, так уж и ни одной? Женщинам надо верить. Они — украшение нашей жизни, — добродушно смеется Стабиньш. — Но ты, Марис, олух. Здорово они тебе провели! Ни в каком ремесленном эта Байба не учится и ни в одной школе в тот день полы не красили. Это я уже успел проверить.

— Так надо весь этот материал представить Граудыньшу! — с подъемом воскликнул Марис.

— Ага! Чтобы он свалил его в ящик стола или выкинул? Можешь ты быть уверен, что Граудыньш с ними не заодно? Я — нет. Пока никаких наших козырей отдавать нельзя. Будем действовать сами на свой страх и риск. И еще. Послушай, Марис! Как она тебе говорила, кто подарил ей брюки? Отец, а?

— Да, отец. К именинам или в день рождения!

— А зовут ее Байба. Не совпадает! У Байбы именины совсем в другое время. А в протоколе допроса указано, что она родилась 14 февраля. Вот так, наши друзья-враги второпях допустили ошибочки.

Марис заметно веселеет.

— Так, значит, мы можем разбить мое обвинение в пух и прах.

— Ишь ты какой прыткий да шустрый! Так сразу и разбить! Граудыньш отнюдь не заинтересован в том, чтобы дело прекратить и во что бы то ни стало отправить его в суд. Наши аргументы можно пустить в ход только на суде. Но и суд нам не годится. В суде Байба может свои показания изменить. Ей в этом поможет прокурор. Искать правду всегда было трудно, во все времена и эпохи. Сейчас тоже нелегко. Ни один суд не жаждет кого-либо оправдать. Женским слезам обычно верят, особенно если судья женщина. Тут своя логика. И еще. Пресса и телевидение уже подогрели общественное мнение. Все орут дурным голосом — поймите же, следователь и бывший комсомолец изнасиловал несчастную латышскую девочку, воплощенную невинность, участницу праздника песни!

— Она что — участвовала в празднике песни?

— Кто знает. Главное, что одна желтая газетенка успела так напечатать. А другие издания подхватили. Теперь ведь из всего делают политику. К тому же, ты сам знаешь, срок расследования дела можно продлить до полгода, а то и дольше. Дело считается сложным и особо важным. До суда, считай, тоже пройдет еще полгода. Суды перегружены, в том числе и верховный. За это время ты здесь осунешься, ослабнешь. А в нашем деле об убийствах концов уж будет не найти, и преступники всласть над нами посмеются.

Наше дело сейчас, перед самым ответственным этапом, застопорили на полном ходу. Розниекс от работы отстранен. Я, можно сказать, тоже. Теперь они будут собирать силы, и надо ждать нового удара. У нас нет времени. Надо действовать. Видишь, все очень обоснованно. Ловко сработано — ничего не скажешь. Толстого Штангиста, как только мы напали на его след, устранили. Шофер Калачников выпущен на свободу и как в воду канул. Маленький кот пропал, Эрика — тоже. Тома и Ванду они убрали раньше. В любой момент можно ждать, что в тюрьме уберут Ягодку. А нас, всех троих, они вывели из игры одним, хорошо подготовленным и рассчитанным ударом. У нас есть сведения, что за всеми этими ограблениями и убийствами стоит нечто более серьезное, гораздо более серьезное, чем мы можем предположить, и действует тут хорошо организованная банда, которую направляет умелая и твердая рука.

От лица у Мариса отливает кровь, оно становится белым.

— Меня они тоже могут здесь убрать?

— Нет, зачем, ты в их команде не состоял, их секретов не знаешь. Убрать тебя означало бы возобновить расследование нашего дела. Ты нужен здесь — как залог того, что расследование дела на время приостановлено. Послушай, Марис! Ты знаешь адвоката Ингуну Силиньш?

— Мы учились в одно время.

— Она взялась тебя защищать. Говорит, по просьбе твоих родителей. Розниекс говорит — умная девица. Много работает. Хочет помочь тебя вызволить…

Марис пожимает плечами.

— На факультете она была очень активной. Действительно умная и даже хитрая. За ней бегали многие ребята… И она морочила им голову…

— Ну ладно, это так, между прочим. О нашем разговоре никому ни звука. Остерегайся здешних оперов и внутренних ищеек. Ясно?

Стабиньш поднимается.

— Идем, я отведу тебя в конвойную.

— Держись, Марис, — напутствует его по дороге Стабиньш. — Держись, не дай себя сломать, и все будет о’кей! Увидишь!

На этот раз шикарный прием дается не как обычно в финской бане, а в восьмикомнатной квартире старого дома довоенной постройки на Елизаветинской улице. Большая гостиная, продолговатая, с овальной нишей в конце. Высокий белый потолок с изящной лепниной наводит на мысль о тех временах, когда здесь жили солидные, может, и очень богатые люди, образованные, интеллигентные. Однако сегодня здесь все по-другому. Безвкусно обставленная комната. Стены оклеены яркими обоями, режущими глаз, вдоль стен разного размера серванты с застекленными полками. В них, как в витринах, выставлены напоказ плохо друг с другом совместимые, зато очень дорогие антикварные предметы и драгоценности, есть и вина самых разных марок, ликеры, коньяки, а пониже — книги в ярких обложках, какие сейчас за большие деньги продают на столах в центре города. Комната похожа на лавку, где чего только не напихано, однако ничего не найти из вещей, в которых нуждается человек в повседневной жизни. Праздничный стол имеет форму подковы, на нем большой выбор всевозможных напитков, закусок и фруктов. Есть и такие лакомства, какие человек среднего достатка может увидеть только в валютных магазинах, но купить не может, даже попробовать не может, и еще много такого, чего он вообще никогда в жизни не видел.