Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

В этот самый момент дверь открылась и вошел Валдис Розниекс с молодой миловидной женщиной.

— Без адвоката я ничего не скажу, — заартачился вдруг Калачников. — Слышите, не скажу! Дайте мне адвоката!

— Этот ход я предвидел. Вот вам адвокат — госпожа Силиньш, — Розниекс широким жестом указал на вошедшую женщину и вежливо предложил ей сесть.

Калачников с головы до ног смерил ее оценивающим взглядом.

— Ладно, — сказал он, — это другое дело. К вашему сведению, — продолжал он, — я тут ни при чем, меня надули. Не знал я, что будет ограбление, меня хитростью втянули в это дерьмо, — выражение его лица вдруг резко изменилось. Он стал всхлипывать, дергаться. Кулаками бить себя по голове. — Сволочи! — вопил он. — Запихнули меня в торбу…

— Тихо! — крикнул на него Силав. — Сиди спокойно! Хватит комедию ломать, не то сейчас загремишь в подвал. Там тебе покажут настоящую торбу!

— Рассказывайте все по порядку! — примирительно вступил в разговор Розниекс. — Мы слушаем.

Калачников смолк и, словно обессилев, снова сел.

— Машина не моя — у меня доверенность. Машина крестного. Я ехал из Юрмалы. Подвернулась халтура. У Лиелупского моста меня остановили двое фраеров. Я взял их. По дороге один спрашивает, не могу ли я их выручить — надо вывезти из квартиры барахлишко, пока жена развлекается со своими хахалями. Эти концерты ему уже надоели. Будет разводиться. Поэтому кое-что надо увезти к матери. Обещал заплатить хорошие бабки…

Розниекс с нескрываемым интересом разглядывал татуировки на руках Калачникова. На большом пальце левой руки — что-то вроде квадратного кольца с полоской посредине. Это значит — был в заключении. Над локтем — кот с лапами, в шапке. Это означает удачу, осторожность и что вор не расстанется с преступным миром. А на правом предплечье — голая девушка приложила к губам палец, что означает: умеет держать язык за зубами. Розниекс бросил на Калачникова многозначительный взгляд. Тот это заметил. Но ничуть не смутился.

— Все так, — с легкой иронией согласился Розниекс. — И как же звали этих людей? — как бы между прочим спросил он.

— Не знаю, не знаю, ничего не знаю, — вдруг озлился Калачников. — Они мне не представлялись, — ему не нравилась легкая, непринужденная манера, в какой вел допрос Розниекс. Перед таким быстрей расколешься, чем перед таким, кто берет криком и угрозами.

— Так, может быть, они обращались друг к другу? — с завидным спокойствием продолжал Розниекс. — Называли по имени?

Теперь Калачникову было над чем подумать.

— Кажется, одного звали Эдик! — радостно воскликнул он, словно нашел сотенную купюру. — Эдик, точно Эдик. Так его называл другой. А как другого, не знаю, — Калачников изобразил огорчение. — Его по имени другой не называл.

— А как они выглядели, как были одеты? — не отставал Розниекс.

— Как все сейчас одеваются. На одном пестрый лоскутон, на другом джинсы с розовой рубашкой. Если б я знал, что мне придется их подробно описать, ей-бо пригляделся бы, — он скосил глаза на адвоката, будто ожидал похвалы за сметливость.

— Что такое лоскутон? — словно из женского любопытства поинтересовалась адвокат и, кокетливо взглянув на Розниекса, прикусила язык. По лицу следователя поняла, что не к месту перебила рассказ. Силав, который внимательно следил за ходом допроса и не вмешивался, был доволен.

— Это пестрый спортивный костюм, сшитый из узких лоскутов. У молодежи теперь в моде, — галантно пояснил он.

— А лица?.. Какого роста?.. — сердито продолжал сыпать вопросами Розниекс.

— Батюшки мои! — возликовал Калачников. — Люди как люди, оба молодые, симпатичные, стройные, одного роста, ну, почти одинаковые. Один блондин, на другом цветная летняя шапка, — Калачников все больше входил в роль.

— Значит, молодые, симпатичные, стройные? — переспросил Розниекс. — А толстого там случайно никакого не было?

Силав тут же поднял глаза и бросил на Розниекса подозрительный взгляд.

Калачников на мгновение замер, потом опомнился и бесшабашно рассмеялся:

— Что вы, начальник, никакого толстого там не было.

— А лица у них какие? — словно не поняв игры Калачникова, продолжал спрашивать Розниекс.

— Я что — их разглядывал? Мне надо было следить за дорогой. Как-никак ночь была. Все, кто едет навстречу, норовят полоснуть тебе в глаза дальним светом.

— А на каком языке они говорили? — продолжал свое Розниекс.

— Между собой — по-латышски. Думали, я не понимаю. А со мной по-русски.

— И о чем они говорили?

— О том самом. Блондин сказал… то есть брюнет, — поправился он, — что сегодня субботний вечер, жена уже ушла к своим пижонам. Они там устраивают групповой секс, и сейчас самое время без скандала увезти шмотки. Еще он сказал, что не видать ему этой квартиры как своих ушей, потому что у них есть малыш.

— И все это он рассказывал другому?

— Рассказывал.

— Странно, — точно недоумевая, пожал плечами Розниекс. — Разве они между собой не были знакомы?

— Почем я знаю, — отыграл мяч Калачников. — Но отчасти это говорилось и для меня, ведь они хотели, чтобы я поехал за шмотками.

Упершись подбородком в свою широкую ладонь, Розниекс впился глазами в лицо Калачникова, словно говоря: «Заливай, заливай. Уж я сумею распутать этот клубок и тебя, друг ситный, выведу на чистую воду, со всеми твоими сообщниками». Он вспомнил, как потерпевший стонал перед смертью: «Сильва, Сильва, я убью толстого гада!» Значит, толстый… А Калачников что есть сил старается скрыть своих сообщников, направить следствие по ложному пути. Однако Розниекс ничего не сказал. Калачникова на пушку не возьмешь. Надо искать тех молодчиков, надо их найти, и только тогда…

Розниекс задал другой вопрос:

— Что вы в такой поздний час делали в Юрмале?

Калачников поерзал на табурете, но, не ответив, попросил:

— Можно мне закурить?

— Да, пожалуйста… — Силав подал ему сигарету и спички.

Тот закурил, затянулся, выпустил дым. И, прищурившись, сказал:

— Секрет фирмы. Этого не скажу. У той женщины есть муж, а у мужа верные друзья. Так что извиняйте! Алиби в этот раз у меня не будет.

— И вы все же рискнули?

Калачников недоуменно поднял брови. Он не сразу уловил, что кроется за этими словами.

— Рискнули? — повторил Розниекс, пристально следя за выражением его лица. — Рискнули. Въезжать на машине в старый город строго запрещается, — отыгрался он. — И не только потому вас поймали, — тут Розниекс немного блефовал, чего обыкновенно не делал. Однако этот разговор мог дать Калачникову материал для размышлений. Что сразу и стало очевидным. По обычаю рецидивистов он начал психовать.

— Чего вы от меня хотите?! — истерично завопил он. — Что цепляете? Дело пришить хотите? Не выйдет! Я не виноват, ничего я не крал. Да, у меня есть судимость, была, был малолеткой. Мальчишки втравили, и я угодил в хизовку. Но в этот раз я правда не знал, что эти двое задумали, эти хевры.