Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— Ты что, идиотом меня считаешь? Знаешь ли ты, как меня зовут? Меня зовут мистер Узолинг, Джон Узолинг, а не Ян Зигмундович Озолиньш.

Эглон поднимается, обходит вокруг письменного стола, кладет обе руки Озолиньшу на плечи и вдавливает его в стул. Потом идет к двери и, открыв ее, громко объявляет:

— Сегодня прием закончен. Извините, важные государственные дела. — И, заперев дверь, возвращается к столу.

— За нашу встречу грех не выпить. И отца помянуть. — Он вынимает бутылку армянского юбилейного коньяка и рюмки. — Помню, мы с твоим отцом хлебали самогон. Другие были времена.

— Самогон есть самогон… — Озолиньш радостно хлопает Эглона по плечу. — Но отец рассказывал, как вы, обчистив несколько сельских магазинов, слили в молочный бидон все подряд, сделали ерш, в котором чего только не было — водка, ликер, какая-то зубровка и Бог знает что еще. Бр-р, — передергивает его. — И как можно было все это хлестать!

Эглон наливает. Они поднимают рюмки и пьют. Потом Эглон достает из холодильника закуску, и они выпивают по второй.

— А заведующую магазином, толстуху Вилму он тоже вспоминал? — уже раскрасневшись, хихикает Эглон. — Как мы ее вместе с ее выводком к стенке. Ничего себе была баба. — Эглон наливает еще по одной. — Хорошо двигала своей толстой жопой, но язык у нее был больно длинный, жаль — пришлось ликвидировать. Меня она знала с давних пор. Кое-когда заходил к ней выпить чарку-другую. А как мы отделали этих фининспекторов, комсомолок, большевистских сучек? Которые выжимали налоги из крестьян!

Они выпивают еще по рюмке, закусывая бутербродами с колбасой.

— Красивые были девки, честное слово, — продолжает Эглон, чавкая полным ртом. — Как же их звали? Постой, постой, я помню, помню. Одну — Дзинтра, светловолосая, другая — Юдите, с черными волосами…

Эглон ставит на стол еще две бутылки коньяка и откупоривает.

— Юдите, говоришь… Юд по-немецки — жид. Не жидовка ли она была, раз черноволосая… — сомневается Озолиньш.

— Что ты, что ты. Обе чистокровные латышки. Разве я стал бы трахать жидовку, фу!

Они распивают уже вторую бутылку.

— Помню, как они чуть штаны не намочили, когда мы с твоим отцом вышли из леса, как упали на колени, как плакали, когда мы взяли их в работу. Потом задушили и утопили в болоте. — Эглон все больше погружается в приятные воспоминания, распаляется, то и дело облизывает губы. В разговор внезапно врывается телефонный звонок — собеседники вздрагивают. Эглон обрывает поток слов и, очнувшись, отрывается от воспоминаний. Он нервно смотрит на аппарат, но не поднимает трубку. Опять раздается звонок, настойчивый и долгий. Эглон берет трубку и снова кладет на рычаг. Однако звонок упорно сверлит тишину кабинета.

— Ч-черт побери! — он с сердцем хватает трубку и подносит к уху. И лицо его неожиданно расплывается в угодливой улыбке.

— А-а, господин полковник! — хвастливо восклицает он. — Да-да. У меня есть дополнительный списочек. Да, да, новые бизнесмены. Русские, в большинстве русские. Пся крев, как говорили польские шляхтичи. Да, да, в бюро регистрации? Да… с адресами и телефонами. Как всегда. Сведения насчет оружия и сигнализации соберете сами. Да, безусловно… ладно… Это важно… Встретимся… обсудим. Да, ну хоть завтра. Нет, сегодня я занят. Созвонимся.

Эглон бережно кладет трубку. Какое-то время молчит, что-то про себя обдумывая, потом снова обращается к гостю:

— Ну, дружок, так о чем мы говорили?

Перед его взором вдруг встает маленькая темноволосая девушка, фининспектор Юдите с большими черными, расширенными от страха и ужаса глазами, девушка, которую он изнасиловал и потом задушил. Что-то жидовское было в этой девушке, может, примесь далеких предков?

— Да, про жидов, — вдруг говорит он, точно продолжая начатый разговор. — Ты еще помнишь гетто, ну это жидовское гнездо в Московском форштадте? Вряд ли, ведь в сорок первом ты еще был карапуз, совсем маленький. А как мы их там расстреливали, в Румбуле и в Бикерниеках! Правильно сказал Гитлер — жиды вредный народ. — На губах у Эглона выступает пена. — Жиды лезут всюду. Везде их полно. Врачи, инженеры, ученые, адвокаты, музыканты, поэты, журналисты — все жиды. Прямо беда. Бр-р, прямо с души воротит. — Эглон уже не может остановиться. — Мы их, этих кривоносых, расстреливали прямо пачками — как клопов травят хлорофосом. Одних расстреливаем, вторые зарывают, вторых расстреливаем, третьи зарывают, и так далее, как по конвейеру… Жаль — не вытравили всех, вместе с гнездами. Коммунисты спасли, грузили в вагоны и отправляли в Россию. И теперь они снова у нас здесь смердят. — Эглон наливает уже из третьей бутылки. — Некоторые смылись в свой фатерланд, фу, в этот чертов Израиль, где они распяли Христа, — лопочет уже пьяный Эглон и икает. — Теперь едут сюда к нам латышей грабить, пи… пить кровь. Назад требуют свои вшивые лавчонки, халупы, фабрики, шмутки-манатки, которые у них отняли большевики.

— П… п… правильно сделали. П… правильно отняли, — пьяным голосом поддакивает Озолиньш. — П… правильно, пра… виль… но! Richtig! Гитлер тоже отобрал… Гитлер и Сталин — молодцы ребята! Аll right!

— А что сейчас творится? — Эглон печально качает головой. — Ай-ай-ай! Что творится! Латыши спутались, спарились с русскими, украинцами и черт знает еще с какими подонками. Но главная беда — что и с жидами, и наделали полужидов. Всех таких латышей надо в газовые камеры вместе с их детьми-ублюдками. В газовые камеры, и никаких. Как тогда, когда мы с твоим отцом… — кричит Эглон, разводя руками и бессильно откидывается на спинку стула, будто камни ворочал. Носовым платком отирает лоб. — Жаль, стар я с-стал, не могу уже так поработать, как тогда, в молодости.

Озолиньш пристально вглядывается в лицо Эглону.

— Так ли это, старик? — недовольно спрашивает он. — Ты уже спекся?

Эглону становится неловко перед сыном друга.

— Ну, не скажи, не скажи, — оправдывается он. — Есть еще порох в пороховницах.

— Это мне больше нравится. — Озолиньш почти трезвеет. — Это мне нравится, — повторяет он. — Это хорошая мысль. Ведь у нас теперь есть новая возможность отстреливать жидов и притом зарабатывать колоссальные деньги! С такой целью я к тебе и приехал, старина!

Заинтересованный Эглон поднимает глаза и смотрит на Озолиня так, словно впервые его видит. Он моментально трезвеет.

— Слушай, старик, ты случайно не тот самый бизнесмен, представитель крупной фирмы, приезда которого мы так долго ждем с Ближнего Востока?

— Я это, я, — бесшабашно смеется Озолиньш. — Ну понял наконец!

— Что же ты сразу не сказал?

— Очень интересный вышел разговор. Всего сразу не скажешь.

— Ну тогда, дружок, говори пароль!

— «Фирма покупает черных козлов»! — медленно выговаривает он, глядя Эглону в глаза.