Эрл Гарднер - Полное собрание сочинений. Том 3. Дело опасной вдовы

— Они держались так, как будто схватили меня с дымящимся револьвером в руке. Велели мне одеться и не спускали с меня глаз, даже когда я одевалась. Потом взяли меня наверх на допрос.

— И что вы им сказали? — заинтересовался Мейсон.

— Правду. Что легла и сразу заснула, а когда проснулась, то увидела полицейского, который стоял, уставившись на меня, около кровати. — И, довольная собой, она добавила: — Они не поверили мне.

Ее мать по–прежнему сидела, обхватив руками колени и уставившись на поверхность стола.

— И ничего не видели и не слышали? — допытывался Мейсон.

— Ничегошеньки.

— И вам ничего не приходит в голову?

Она покачала головой.

— Ничего, о чем стоило бы говорить.

Он быстро взглянул на нее.

— А о чем бы не стоило говорить?

Она кивнула головой.

— Конечно, я здесь всего лишь неделю, но за это время…

— Норма! — оборвала ее мать голосом, который внезапно утратил свою безучастность и прозвучал как щелканье бича.

Девушка замолчала. Перри Мейсон посмотрел на мать. Когда он обратился к ней, она даже не оторвала взгляда от стола.

— Вы тоже ничего не слышали, миссис Вейтч?

— Я здесь прислуга. Ничего не вижу, ничего не слышу.

— Это очень похвально с вашей стороны, когда речь идет о мелочах. Но не думаю, что в деле об убийстве полиция удовлетворится таким ответом. Возможно, вам придется начать видеть и слышать.

— Ничего не видела, — повторила она.

— И ничего не слышали?

— Нет.

Мейсон смотрел на нее исподлобья. Он чувствовал, что женщина что–то скрывает.

— И что, наверху вы отвечали то же самое?

— Кофе сейчас будет готов. Надо убавить газ, чтобы он не выкипел.

Мейсон обернулся к плите. Из кастрюльки начал подниматься пар.

62

— г, Я поел ежу, за кофе, а тем временем хотел бы рее–таки узнать: наверху вы отвечали то же самое?

— Что?

— То же, что и здесь?

— Я сказала им то же самое: что ничего не видела и ничего не слышала.

Норма Вейтч захихикала.

— Это версия, от которой мама не отступает.

— Норма! — оборвала ее мать.

Мейсон не спускал глаз с обеих женщин. Его лицо было совершенно спокойным, только взгляд был твердым и настойчивым.

— Вы знаете, что я адвокат. Если вы хотите что–то сказать, то сейчас самый подходящий момент.

— Угу, — ответила миссис Вейтч своим бесцветным голосом.

— Что это значит?

— Я согласна, что сейчас подходящий момент.

Наступила тишина.

— И что? — продолжал Мейсон.

— Мне нечего сказать.

В эту минуту вода в кастрюльке закипела. Мейсон выключил огонь.

— Я достану чашки, — сказала Норма, поднимаясь с места.

— Сиди, Норма, — скомандовала миссис Вейтч. — Я сама этим займусь. — Она отодвинула стул, подошла к буфету и вынула несколько чашек. — Достаточно им этих.

— Но, мамочка, — запротестовала Норма, — это же чашки для шофера и прислуги.

— А это полицейские. Какая разница?

— Большая.

— Это мое дело. Знаешь, что сказал бы хозяин, если бы был жив? Не дал бы им ничего.

— Но он умер, — поправила Норма. — Теперь здесь будет распоряжаться миссис Белтер.

Миссис Вейтч обернулась и посмотрела на дочь своими глубоко посаженными матовыми глазами.

— Я в этом не уверена, — заявила она.

Мейсон разЛил кофе в чашки.

— Не могли бы вы дать мне какой–нибудь поднос? Я возьму кофе для сержанта Гоффмана и Карла Гриффина, а вы можете отнести остальное наверх.

Миссис Вейтч молча подала ему поднос. Мейсон взял три чашки, поставил их на поднос и вернулся с ними в салон.

Сержант Гоффман стоял, широко расставив ноги и наклонившись вперед. Карл Гриффин, обмякший, с красным лицом, сидел в кресле. Когда Мейсон вошел, сержант говорил:

63

— Вы по–другому о ней говорили, когда приехали.

— Я был пьян, — оправдывался Гриффин.

Гоффман уничтожающе посмотрел на него.

— Часто люди в пьяном виде говорят правду, а когда трезвые, стараются ее утаить.

Гриффин поднял брови с выражением невинного удивления.

— В самом деле? Никогда этого не замечал.

В этот момент сержант Гоффман услышал за собой шаги Мейсона. Он обернулся и широко улыбнулся, глядя на дымящийся кофе.

— Отлично, Мейсон. Это нам очень пригодится. Выпейте кофе, Гриффин, вы будете чувствовать себя лучше.

Гриффин кивнул головой.

— Пахнет очень аппетитно, но я уже чувствую себя нормально.

Мейсон подал ему чашку.

— Вы что–нибудь знаете о существовании завещания? — неожиданно спросил Гоффман.

— Мне бы не хотелось об этом говорить, сержант, если вы не возражаете.

Гоффман взял чашку из рук Мейсона.

— Я возражаю, как это ни странно. Прошу вас ответить на вопрос.

— Конечно, завещание существует, — признал Гриффин.

— А где оно?

— Этого я не знаю.

— А откуда вы вообще знаете о его существовании?

— Дядя сам мне его показал.

— И что? Все наследует жена?

Гриффин покачал головой.

— Насколько я знаю, не наследует ничего, кроме пяти тысяч долларов.

Сержант поднял брови и свистнул.

— Это совершенно меняет положение вещей.

— Какое положение вещей? — спросил Гриффин.

— Ну, всю ситуацию, — объяснил Гоффман. — Получается, что миссис Белтер была заинтересована в том, чтобы он был жив. С момента его смерти она будет в буквальном смысле слова выброшена на улицу.

— Насколько мне известно, они не ладили, — поспешил с объяснением Гриффин.

— Это еще ни о чем не говорит, — отрезал Гоффман. — В таких делах мы стараемся прежде всего установить мотив преступления.

Мейсон широко улыбнулся, глядя на Гоффмана.

— А что, вы считали, что это миссис Белтер убила своего мужа? — спросил он таким тоном, как будто сама мысль об этом казалась ему смешной.

64

— Я веду предварительное расследование, Мейсон. Пытаюсь установить, кто мог убить. Мы всегда прежде всего интересуемся мотивом. И пытаемся установить, кому было выгодно это убийство.

— В таком случае, — довольно трезво сказал Гриффин, — подозрение должно пасть на меня.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Гоффман.

— Согласно завещанию, — медленно пояснил Гриффин, — я наследую все. Дядя Джордж всегда любил меня больше, чем кого- либо другого. То есть он любил меня настолько, насколько вообще был способен на это чувство. Сомневаюсь, что он вообще способен был любить кого–то по–настоящему.

— А как вы относились к нему? — спросил Гоффман.

— Я с большим уважением относился к его уму, — старательно подбирая слова, произнес Гриффин. — Ценил некоторые черты его характера. Он жил очень изолированно, потому что был чрезвычайно чуток ко всяким обманам и лицемерию.

— Почему это обрекало его на жизнь в уединении? — спросил Гоффман.

Гриффин неопределенно пожал плечами.

— Ну, если бы вы были таким, вы вряд ли задали бы этот вопрос. Этот человек обладал великолепным умом. Он старался каждого увидеть насквозь, разгадать любую фальшь и обман. Он принадлежал к людям, которые не нуждаются в любви. Он был до такой степени независимым, что ни в ком не нуждался, приятели ему были не нужны. Его единственная страсть — борьба. Он боролся со всеми, со всем миром.