Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Ирина готова была треснуть бабку по ее фигурной прическе. Из-за старческой блажи гробить свой брак – спасибо, не надо! Кирилл – добытчик, кормилец и дома должен отдыхать, а не нянчить сына, пока жена играет в частного детектива вместе со свихнувшейся учительницей.

– Ир, если надо, так иди.

Зайдя за спину Гортензии Андреевны, Ирина скорчила ему рожу, скрестила руки и отчаянно замотала головой.

– Правда, сходи, раз обещала.

Из квартиры вышли в гробовом молчании и весь путь до метро проделали в гнетущей тишине. Ирина сначала злилась, а потом стала думать, что Володя вскоре проснется, и хорошо, если будет играть в манежике, но может кукситься и хныкать, и тогда Кирилл отправится с ним гулять, а ребенок и так сегодня все утро был на воздухе. Муж тоже устал, протрубив, на минуточку, все утро в горячем цеху, но дома расслабиться не дали, так что очень может быть, что вечером он тоже будет кукситься и хныкать, а их отношения, увы, миновали стадию, когда любую провинность легко загладить горячей и пылкой страстью.

– Секрет счастливой семьи очень прост, – вдруг изрекла Гортензия Андреевна, когда они спускались по эскалатору, – но в жизни вообще работают простые вещи.

Ирина пожала плечами.

– Простейшая арифметика. Когда человек делает больше, чем от него ждут, это в плюс, а когда заставляют делать что-то против воли, это в минус. Вот и все. Ваш супруг сделал больше, чем вы хотели, значит, общий баланс у вас увеличился, стало быть, ситуация на пользу, а не во вред.

«И хочется возразить, да нечего, – мрачно подумала Ирина, – арифметика работает. Помню, когда вышла замуж в первый раз, как я была довольна статусом жены, как хотела радовать мужа, так старалась, но ему всегда было мало. Всегда ему хотелось получше, пусть чуть-чуть, самую капельку, но получше, и мы оба не заметили, как в этих капельках утекло счастье».

Предупреждение насчет Гортензии Андреевны, видимо, пришло из высоких эшелонов, потому что их встретили необычайно любезно. Пожилая архивариус Нина Ивановна и так благоволила Ирине, но сегодня превзошла самое себя.

В распоряжение женщин предоставили лучший стол возле окна, и дело о смерти Любови Петровны было принесено стремительно. Дотошная Гортензия Андреевна попросила еще дела о смерти ее сестры и о самоубийстве тещи Ордынцева, но тут Нина Ивановна не могла помочь им так быстро. Прошло много времени с тех пор, а информация у сыщиц-любительниц была неполной. По сестре они не знали причины смерти, а по теще – точный год, но Нина Ивановна простила эти недочеты и обещала сообщить, когда все найдет.

Тощенькая папка открылась на фотографии Любови Петровны. Немолодая женщина спокойно смотрела в объектив, и ее милое лицо вдруг показалось Ирине знакомым. Да нет, глупости… Но чувство узнавания оказалось таким навязчивым, что не давало сосредоточиться на материалах дела.

Отдав папку Гортензии Андреевне, которая принялась ее жадно листать, Ирина вышла из зала. Одна фотография, пусть и хорошая, сделанная, наверное, для доски почета, но разве по ней можно узнать малознакомого человека? Ведь главное даже не черты лица, а мимика, походка, голос. Если это убрать, то на земле окажется множество неотличимых друг от друга людей. Так и Любовь Петровна просто имела общие черты с какой-нибудь ее подсудимой, или свидетельницей, или адвокатессой, или воспитательницей из детского сада. Ирина прогулялась по широкому коридору, заглянула в курилку, которая во избежание пожара была обустроена здесь чрезвычайно обстоятельно, понюхала сизый и едкий от дыма воздух, дошла до женского туалета, послушала журчание неисправного бачка, и вдруг воспоминание пронзило ее, как током.

В шестнадцать лет у Ирины вдруг возник паратонзиллярный абсцесс. Она не могла ни говорить, ни глотать, температура поднималась все выше и выше, и решено было положить ее в больницу, в ту самую, где работали Ордынцев с Любовью Петровной. Тогда этот стационар хоть и считался в городе хорошим, не был еще таким большим и располагался в старой дворянской усадьбе. Только лет семь назад они переехали в новое современное здание, построенное на средства от коммунистического субботника, а Ирина застала еще старые корпуса, вольготно разбросанные по английскому парку. Была зима, и выдался необычайно ясный и морозный день. Хрустально чистое небо с румяной зарей, белый пушистый снег не шевельнется в безветрии, деревья и провода покрыты сверкающим инеем, и красные больничные домики укрыты снежными подушками, как на новогодних открытках. И холод стоял такой, что воробьи не летали.

Приемный покой располагался в отдельном корпусе, там нужно было переодеться в больничное и сдать верхнюю одежду на склад. Потом подъезжала обледеневшая санитарная машина, называемая буханкой, больных грузили туда в одних халатах и развозили по отделениям.

Папу прогнали домой, и Ирина осталась одна. Дрожа то ли от холода, то ли от страха, она погрузилась в буханку вместе с другими пациентами. Не успели отъехать от приемника, как машину сильно подбросило на ухабе, толчок отозвался острой болью в горле, и Ирину охватило отчаяние. Она вдруг поняла, что скоро умрет, возможно, даже и сегодня.

Наверное, все это отразилось у нее на лице, потому что сопровождавшая их медсестра вдруг сняла с себя теплый фланелевый халат, надетый поверх медицинского, и закутала в него Ирину.

– Надо ж додуматься, людей по морозу в железной коробке катать, – вздохнула она, – но ты уж потерпи, доча, все хорошо будет.

Ирина не могла говорить, поэтому только улыбнулась через силу.

Медсестра покачала головой:

– Помню, фашисты набили полный кузов, тоже едем, трясемся… Куда привезут? Что ждет? Пуля или работа? А тут хоть знаешь, что лечиться.

Машина остановилась у корпуса ЛОР-отделения. Ирине пора было выходить, и она стала снимать халат медсестры.

– Оставь-оставь! – замахала та руками. – Я потом заберу. Ну давай, зайчик, поправляйся!

То ли от ласки, то ли от теплого халата, а может, от упоминания фашистов страх Ирины как рукой сняло, и через два дня она была уже здорова.

Надо же, она и забыла почти о том, что в школе лежала в больнице, а оказывается, в глубинах памяти хранится воспоминание такое яркое, будто все происходило вчера, и теперь она совершенно точно может сказать, что той медсестрой была не кто иная, как Любовь Петровна.

Наверное, это не важно, что пятнадцать лет назад произошла у них мимолетная встреча, и никакой судьбы вообще не существует, только и напрасного в жизни ничего нет.

Ирина вернулась в зал. Гортензия Андреевна была так увлечена, что не заметила ее возвращения.

«Лихо она управляется», – улыбнулась Ирина.

– Где вы ходите? Я уже изучила свидетельские показания и выяснила, что собственными глазами никто момент удушения не видел. Обвинительное заключение строилось на показаниях пациентов Абрамова и Фесенко, которые, направляясь покурить, увидели выбегающего из гипсовой Глодова. Поскольку он явно пребывал в неадекватном состоянии, они его задержали и только потом обнаружили мертвую медсестру.