Петр Ингвин - Всемуко Путенабо [СИ]

Лицо у нее серьезное, выражение бесстрастное, но глубоко в глазах — боль. Или страх. Или что-то еще. Если б мама не сдерживала чувств, Жанна все поняла бы, а так приходилось вслушиваться и делать выводы из слов, которые сами по себе ничего не значат.

— У всех есть свои скелеты в шкафу, — продолжает мама. — Пока шкафы закрыты, со стороны семьи кажутся одинаковыми. Я много лет думала так же — читая книги, глядя фильмы о великой любви и просто наблюдая за жизнью своих родителей. Надеюсь, после того, как я все расскажу, ты простишь и поймешь. Точнее, наоборот — сначала поймешь, и тогда обязательно простишь. Твой папа… Ты знаешь, какую жизнь ему пришлось вести, когда старая советская система рухнула и оставила его без работы. Эта жизнь подразумевала определенное поведение с женщинами. Потребительское. Как у всех в его новом кругу. Потом мы поженились. Я заставила его уйти. Того, что у нас появилось за это время, хватит до конца жизни. Ушел он красиво, оставив всех себе должными.

— Семейные предания мне известны, — перебивает Жанна.

В интонации — жажда знать главное.

— Трудно заставить человека измениться. — Вздох. Любящий взгляд. Мольба о понимании. — Альфред любил меня, а хотеть продолжал всех.

— Для мужчин это нормально. — Жанна тоже могла бы поделиться опытом. — Но если выбрал одну, должен…

— Я ведь любила его, — просит понять мать. — Любовь — это не брать, а давать. Чтобы тебе было хорошо, когда хорошо любимому.

— Значит, нужно сделать так, чтобы ему было всегда хорошо с тобой, — не видит проблемы Жанна.

— В твоей формуле ошибка, — улыбается мать. — Она чересчур длинна.

Жанна искренне не понимает.

— «С тобой» — лишнее.

Объяснение сначала только удивляет. Жанна прочитывает про себя с исправлением. Глаза лезут на лоб:

— Ты?..

— Мы. — Мать отводит взгляд. — Договорились. Я разрешила ему, он, соответственно, мне. Ты уже не маленькая, видела жизнь и в какой-то мере знаешь людей. Самый странный вывод, который я сделала на основании собственного опыта — что все люди разные и каждому нужно разное. Одни гонятся за недостижимым, другие кормятся подножным кормом, третьи любят один раз и навсегда. Но, повторяю, каждому — свое.

В длинной речи Жанна выделяет главное:

— Вы получаете удовольствие на стороне, и оба знаете об этом?!

— И продолжаем любить друг друга.

Жанна категорически не понимает.

— Но Лига… Там только мужененавистницы! Подставы и игры на краю!

Губ матери касается грустная улыбка:

— Представляешь, как это нравится папе?

— Он… знает?

— Через Лигу я подыскиваю интересных новых «мстительниц» и делаю ему невообразимые подарки. Кстати, я тоже неплохо провожу время, когда участвую в акциях и «мщу» сама. Не будь этой отдушины, мы, возможно, давно разбежались бы. Получается, Лига выгодна нам обоим, она спасает нашу семью.

— Пипец… — единственное, что приходит на язык Жанне.

Она почти в шоке. Услышанное не укладывается в голове.

Мама сказала: любовь. Нет, не любовь. А что? Неизвестно. Но что-то другое.

— Ладно. — Жанна пытается справиться с мыслями. — С отцом разобрались. Но в списке «жертв» еще мой коллега. В «особом» списке.

— Плохо. Это значит, что он где-то перешел Лиге дорогу.

— Лиге как движению?

Маме вопрос понятен:

— Или встал на пути кого-то из основателей. Завтра попытаюсь выяснить.

Завтра может быть поздно. Но уже ночь, ничего сделать нельзя. Зато можно еще спросить.

— Что можешь рассказать про бал?

- - — -

Дался ей этот бал. Снежана отмахивается:

— Не бери в голову. Бабское собрание и годовой отчет под соусом сплачивающего маскарада. Игры глав Лиги в «укрепление командного духа», сейчас это довольно модно. На это ухается куча средств, часть которых кто-то кладет в карман.

Ее мозги сосредоточенно скрежещут: в последние дни «особые» акции участились. Задания достались чуть ли не каждой. Если Комиссия затеяла с кем-то войну — это может аукнуться всем. Нужно поинтересоваться, а то и принять меры.

Дочка сидит рядом как статуя и глядит вперед. Там сверкает снег. Все белое.

А под белым — разное. В том числе, черное. Как в жизни. Снежана достаточно узнала жизнь. На самом деле не существует ни черного, ни белого, все на свете — обман и видимость. В реальности мир серый. И жизнь серая. Никакие деньги не раскрасят его по-настоящему. Они усиливают контраст и позволяют лучше разбираться в оттенках. Но серое, если внимательно присмотреться и вдуматься, оказывается коричневым. Стать знатоком видов и вкусов дерьма — не лучший итог жизни. И ничего не поделать — молодость позади, время растрачено на ерунду. Да, все казавшееся важным — полная ерунда, и неожиданно выясняется, что единственная настоящая ценность — дети. У Снежаны и Альфреда это дочка, больше детей Бог не дал. Сначала сами не хотели, затем не получилось. Теперь вся жизнь (точнее, ее остаток) — ради дочки. И будущих внуков. «Дети — цветы жизни» оказалось не просто словами, на деле только дети расцвечивают этот мир, только они по-настоящему (жаль, что недолго) цветные на холсте серого, которым маскируется коричневое.

Не хотелось вываливать на Жанну свои проблемы и, особенно, способы их решения. Но лучше пусть услышит от матери, чем донесут гадкие слухи. То же самое, сказанное другими словами, может выглядеть неприглядно и мерзко.

Снежана мрачнеет. Выворот мысли привел к неожиданному выводу. Оказывается, взгляд на вещи с другой стороны показывает их в истинном свете. Что же получается? Вещи, которые требуют оправданий и поиска нужных слов, чтобы не выглядеть неприглядно и мерзко… Неужели они и вправду такие?

Доносится:

— Сможешь провести меня на бал?

— И не подумаю. Будут только свои.

— Но ведь — маскарад? — упорствует дочка.

— Маски — чтобы сохранить тайну личности. Члены Лиги не знакомы друг с другом и не должны быть знакомы.

— Это же замечательно!

— Зато Комиссия знает всех. — Усталый выдох завершается остужающим дочкин энтузиазм заявлением: — Забудь. Посторонний на балу — глупость из области фантастики. Беспредельно опасная глупость. Лига умеет хранить секреты.

- - — -

В «Приюте» пришлось чуть ли не на колени встать, Леонид даже подумывал, не предложить ли в обмен на информацию развеселой, но скрытной администраторше руку и какую-нибудь половинку своего многолюбящего сердца.

Оказалось достаточно шутливых комплиментов и серьезных заверений, что дальше эти сведения не уйдут. Времени было потрачено немало, но все подтвердилось.

— Кто у нас остался без алиби? — наморщил лоб Алекс.

— Горская. Ее слова, что сидела дома с детьми, и раздумья соседей, «вроде бы не видевших, что выезжала куда-то» — полная чушь.