Петр Ингвин - Всемуко Путенабо [СИ]

Она приподнимает голову.

Перед ней — знакомое лицо. Вернее, лицо смотрит на дорогу, но даже сзади-сбоку ошибиться невозможно. Ей ли его не знать.

— Удивлена? — слышен не менее знакомый голос.

Да, она удивлена.

Он продолжает, косясь на салонное зеркало, отрегулированное так, чтобы видеть ее:

— Мне сказали, и вот я здесь. Ты свободна.

— После всего, что ты из-за меня пережил…

— Неважно.

— Спасибо, Толя. Где ты нашел деньги? Для меня, снова…

Она помнит. И он помнит. Но для него это не подвиг.

— Заложил свой автосервис. Все равно с заказами не очень.

— Толик… — ей хочется обнять его. — Моя квартира… Она твоя. Продадим. Вернешь мастерскую.

— Нет. Та работа мне больше не нужна.

— Что произошло?

— Устал. Надоело.

— Чем же теперь будешь заниматься?

— Это зависит… Ответь мне на один вопрос.

Алена некоторое время молчит.

— Спрашивай.

— Ты вернешься ко мне?

Она опускает веки, скрывающие то, что творится на душе:

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Несмотря на?..

— Да.

Алена не торопится с ответом. Ей не хочется отвечать.

Но она понимает: больше идти не к кому. И незачем. Толик — единственный, кто пришел на помощь. Как раньше. Как всегда.

На него можно положиться. Только на него.

— Хорошо, — говорит она.

На душе — пустота.

На лице Анатолия не отражается ни единого чувства.

Они несутся сквозь метель. Одни против гадкого несправедливого мира. Вместе. Как в далекие, казавшиеся канувшими в Лету, времена.

Через минуту Анатолий отрывает руку от руля и, как бы указывая на важность того, что будет сказано, поднимает палец.

— У меня условие. Мы уедем из этого города.

В глазах у Алены все расплывается. Перед внутренним взором — Кирилл. В чужой кровати. «Прости…»

— С радостью.

— И все будет как раньше.

— Да.

— Тогда поехали. Мои вещи уже собраны.

— Отлично! Переходим к заключительной части.

— Выжигалов жалуется, что его роль беспредельно сократили.

— Да ну? Проспался и сразу жалуется? А неустойку за простой съемочной группы на него не повесить?

— Говорит, что в контракте…

— Стажер, отвянь. Скажи, что если продемонстрируем те дубли, где в кадре не труп, а сопящая пьяная рожа, по контракту не мы ему будем должны, а наоборот.

— Скажу. Но он… — Слова летят в никуда.

Мысли режиссера уже далеко. Мировой информационный поток подхватил и распылил на атомы. Он уже не человек. Он — Творец.

— Чего рты разинули?! По местам! Работаем!!!

***

— Я искупаюсь?

— Да, милая. — Он провожает глазами ее великолепную фигурку.

В лицо бьют морские брызги, они долетают даже на такую высоту. Свежесть, бодрящий грозовой запах озона, йод. Анатолий еще не привык. Но ему нравится. Не может не нравиться, ведь рядом — она.

По выложенной итальянской мозаикой площадке гуляет ветер, остекленная терраса слепит глаза. Дом похож одновременно на крепость и на сказочный дворец, волшебным заклинанием сотворенный для прекрасной принцессы. Разница в том, что ажурный дворец он только внутри и со стороны скал, а неприступная крепость — для тех, кто попытается проникнуть от пролегающей неподалеку туристической трассы. Территорию элитного поселка, в котором расположился окруженный зеленью особняк, охраняет специальная служба, каждый кустик снаружи и внутри — под видеонаблюдением. Соседи прячут здесь от посторонних свое богатство, а Анатолий — свое счастье. Счастье требует уединения. Оно хрупкое. Если разбилось один раз, нет гарантий, что этого не произойдет снова.

В домашнем халате он сидит в шезлонге, на носу — солнцезащитные очки, в руке — собственноручно сделанный коктейль. Прислугу Анатолий не жалует. Только изредка приходящую. Меньше любопытных глаз — спокойнее сон. Лучше было бы, как многие, податься за границу, в том же Лондоне родное правосудие при всем желании не достанет. Но достанут другие, противоположные правосудию. «Левосудие».

К черту Лондон, к черту Берлин, Париж, всю Европу, Америку и прочие Канады-Австралии, от педантичных дойчей до чванливых англосаксов. Там всегда будут коситься, как на людей второго сорта. Белые негры — так они нас называют. А если не называют вслух (политкорректность, крокодить ее за ногу), то подразумевают. Достаточно пообщаться пару часов, и тебе обязательно намекнут взглядом или намеком, кто ты для них на самом деле.

А если не в так называемый цивилизованный мир, то куда? В других местах еще хуже, там даже от длинной руки закона защиты нет. К тому же, для заграницы нужно знать хотя бы один язык, а для этого требуются время и желание. И два новичка с плохим знанием языка всегда бросятся в глаза, о них будут знать все соседи. Это опасно. На родных просторах раствориться намного проще.

Что и сделано. Анатолий отхлебывает из бокала и снимает очки — они мешают любоваться счастьем.

Алена направляется к бассейну. В доме два бассейна: открытый и закрытый. И огромная сауна. И сад. И небольшой зоопарк. И еще много чего. Когда-то, отдыхая на этом Черноморском курорте, Алена обмолвилась, что хотела бы здесь жить. Он запомнил. Поставленная себе галочка вылилась в конкретные действия: был приобретен роскошный участок земли, началась стройка. Дом в скалах над морем отнял океан денег и времени.

Потом она ушла.

Однажды он прочитал у Арканова: «Когда мать сказала Мише, что познакомилась с бывшей княгиней, Таль отреагировал достаточно своеобразно: — Мама! Княгиня не может быть бывшей, как не может быть бывшим сенбернар … Это порода, а не должность. Бывшим может быть секретарь обкома».

Так и любовь. Она не может быть бывшей.

Алена скидывает шелковое кимоно и грациозно входит в воду. На ней закрытый бирюзовый купальник. Стесняется. Опять. Вернее, все еще. Его. С которым раньше…

А потом — с другим. От этого хотелось вскрыть вены или устроить атомный взрыв.

— А ты? — кричит вновь обретенная богиня из голубого сияния, когда замечает, что он наблюдает за ней. — Не хочешь?

Он отрицательно машет ладонью. Он хочет, очень хочет… но боится. Боится оказаться рядом и не совладать с собой.

— Дорогая, ну что же ты? — шептал он в новую первую ночь.

Она отворачивалась:

— Прости. Не могу.

— Понимаю.

Они спят в одной кровати. В огромной кровати, словно бы разделенной железным занавесом. Север и юг. Лед и пламя. Война и мир. Материя и антиматерия — с немыслимой тягой к немедленной аннигиляции.

— Подождешь?

— Сколько потребуется.

Конечно, подождет. По сравнению с тем, сколько уже ждал — осталось чуть-чуть.

— Даже если очень долго?

— Даже.

— Спасибо.

Он подождет. Время победить проще, чем пространство. Он справился с пространством — неужели не осилит время? Время играет на его стороне. Они с временем — команда, и победа предопределена. Первые плоды уже видны. Он ими наслаждается.