Сергей Венедов - Улики против улик

Открыл ему Аркадий Жаркович. Он был точно таким, каким Буров его себе представлял. Высокий, полноватый, круглолицый, холёный, лощёный. Только глаза не отвечали облику, созданному воображением. Сейчас они выдавали беспокойство. Уверенности, которую предполагал Буров, в них не было.

— Господин Жаркович?

— Да… С кем имею честь? — спросил хозяин, смерив его взглядом с ног до головы.

— Я из милиции, капитан… — представился Буров.

— Прошу. — Жаркович отступил, нехотя пропуская следователя в комнату. Потом закрыл входную дверь. — Что вам угодно?

— Вы можете уделить мне несколько минут?

— А в чём дело?

— Я вам объясню…

— Проходите, — так же нехотя пригласил Жаркович, видя, что деваться некуда.

Лариса уже стояла в холле с каменным лицом. Когда Буров вошёл, она испуганно-вопросительно посмотрела на него. Да, точно, это был испуг.

— Не волнуйся, дорогая, — улыбаясь, сказал муж. — Товарищ желает поговорить со мной. Ты можешь идти, как собиралась…

— Нет, — остановил гость. — Попрошу вас тоже остаться. У меня вопрос к вам обоим.

Супруги удивлённо переглянулись. Буров выдохнул:

— Я пришёл за письмом Рубцова.

Эффект от этих слов он предвидел. Лариса Жаркович вскинула голову, глаза её широко раскрылись, и она буквально рухнула на стул. Руки у неё мелко тряслись.

— Не понимаю… что вы хотите сказать… Какое письмо… — делано удивился муж.

— Для начала присядем, — пригласил Буров, как если бы хозяином дома был он.

Аркадий Жаркович сел как деревянный, не забыв при этом ободряюще улыбнуться жене.

— Замолчи… не плачь… — сказал он не очень нежно.

— Я хочу, чтобы вы отдали мне письмо Рубцова, — повторил Буров. — То самое, которое ваша супруга взяла, когда обнаружила Рубцова в душевой.

Муж с женой молчали. Но это не было молчанием упрямства. Было ясно, что они ждали от случайного гостя чего угодно, только не этого вопроса и были сражены наповал.

Буров почувствовал, что попал в точку, и не стал тянуть время:

— Лариса вошла в душевую. Увидела Рубцова. Рядом лежало письмо. Преодолев первый приступ страха, она схватила его. Зачем? Вначале она сама не знала. Её всё пугало в этом расследовании. Кто знает, что было в этом письме? Может быть, что-то против её мужа? Потом-то она его прочла и хотела было отдать, но испугалась и передумала. Решение «виновный — Рубцов» её вполне устраивало. По крайней мере, от них с мужем отвяжутся. А то — допросы, подозрения, расследование, напрасная трата времени. В конце концов, Рубцов мог и солгать. В любом случае ему уже ничем нельзя было помочь. Человек умер.

Глядя Ларисе прямо в глаза, Буров по наитию продолжал:

— И вы спрятали письмо. Но мысль о нём грызла вас неотступно, и вы признались во всём своему мужу. Но было поздно. Он испугался последствий. Утаить улику, которая могла повлиять на исход следствия, — это уголовно наказуемое деяние. Плюс подозрения. Следовательно: «ничего не будем говорить». И всё же вы чувствовали себя виновной перед кем-то. Этим человеком была приёмная дочь Рубцова Лера. Вы жалели её и пытались с ней сблизиться, как-то помочь ей. Она отказывалась. Вчера, когда она пришла к вам, вы обрадовались. Но ваш муж испугался: уж не признались ли вы девушке во всём? Ведь этот поступок не даёт покоя вашей душе все эти годы. Слишком дорогая плата за пару часов, потраченных на дачу показаний.

По мере того как Буров излагал ход событий, Лариса Жаркович приходила в себя. Капитан уловил её состояние. Она пять лет ждала этого момента. Ежедневно жила в мучительном ожидании. И теперь наконец всё вышло наружу. Аркадий, тот ещё нервничал, пытался юлить. Для него главным было выгородить себя. На карту поставлены его служебное положение, его репутация, всё.

— У вас нет доказательств… Всё это вы очень складно придумали, но доказательств у вас нет. Письма не существует. Жена сожгла его в тот же день… Ничего доказать невозможно, — неуверенно отбивался Жаркович. — И потом можно понять её испуг, вчера умер её дядя , сегодня — близкий друг дяди. Ларичев любил Ларису, и она была совершенно не в себе… Больше всего на свете мы не хотели во всё это впутываться…

Буров вопросительно взглянул на Ларису: «Итак, оказывается, Ларичев приходился ей дядей, почему же об этом ни слова не сказано в деле — не докопались, что ли?». Лариса, чуть замешкавшись, встала и юркнула в свою комнату. Мужчины недоуменно переглянулись и, напрягшись, замерли в ожидании. Через минуту она вернулась и протянула Бурову бежевый служебный конверт. Это было письмо Рубцова.

— Значит, ты его сохранила, идиотка? — изумился муж.

— Прости, Аркадий, — кротко ответила женщина, — я не могла иначе. И так совестью маялась…

Буров с любопытством смотрел на супруга. Изумление Жарковича было неподдельным. Значит, Лариса солгала ему, что сожгла письмо. Хотела сохранить единственную улику, которая могла освободить её от страхов и мук совести. Она окончательно успокоилась. Вытерла слёзы и начала говорить:

— Я испугалась… Мы приехали в пансионат для разговора с дядей. Разговор касался наследства. Муж одолжил Ларичеву относительно большую сумму денег в долларах… Не своих, конечно… и надо было поскорее вернуть её в кассу фирмы… иначе… сами понимаете… В разговоре дядя сказал, что пока нужной суммы у него нет, но он оставляет мне в наследство часы: одни настольные, овальные, восемнадцатого века, в бронзе, приписываемые швейцарскому мастеру Пьеру Жаке-Дрозу, другие — карманные, мастера Бреге, начала девятнадцатого, попроще, но тоже ценные. Стоимость обоих, сказал он, с лихвой покроет взятую в долг сумму, а необходимые распоряжения в завещании он якобы уже сделал, но мы можем взять часы хоть сейчас… Кириллу, своему сыну и моему двоюродному брату, он тоже часы завещал, не запомнила какие… Кто же знал, что он так быстро умрёт… И каково всё это было пережить, находиться рядом и сохранить в тайне… Можете себе представить, что я испытала, когда увидела висящего в душевой Рубцова… А письмо было не в душевой… Оно лежало на полу в комнате Рубцова, куда я зашла перед душем в расчёте на разговор. Любопытство действительно взяло верх, я схватила конверт и уже потом наткнулась на Рубцова в душевой… Следователь говорил, что виновным может оказаться и мой муж… Я боялась, как бы нас с мужем не обвинили. Хотела посмотреть, что написано в письме. А теперь — будь что будет. Так оно лучше. Я больше не могла всё это в себе носить…

Аркадий Жаркович сидел в кресле, обхватив голову руками, и, судя по всему, впал в отчаяние. Желания подбодрить его Буров не испытывал. Он встал и, ничего больше не говоря, направился к выходу. В холле остались двое совершенно раздавленных людей. Страх, пять лет лишавший их радости и спокойствия, отнял у них последние силы.