Людмила Грицай - Суета сует

Теперь же ему предстояло общаться с теми людьми, для которых была важна не просто суть каждого сказанного ими слова, а та реакция, которую вызовет это слово у публики. Причем реакция должна быть самой что ни на есть бурной, поэтому для нее и слова подбирались особенно эффективные.

— Да, конечно, это было убийство, — услышал майор безапелляционное заявление одного из коллег Савицкой по актерскому цеху, — приезжайте ко мне немедленно, жду вас, поговорим.

Однако голос собеседника показался Владимирову чрезмерно возбужденным, поэтому он подумал о том, что должен будет «разделить на шестнадцать» все то, что услышит от этого служителя Мельпомены.

Владимиров появился в назначенном месте спустя 40 минут. Он был приглашен в небольшое кафе, которое расположилось на шумной центральной улице. По всей видимости, актер был здесь завсегдатаем. Он сидел у окна и задумчиво сжимал пальцами небольшую рюмку.

— А, — отозвался он на служебное удостоверение Владимирова, почему-то забыв о цели его визита, — это вы мне звонили, а я тут уже и заждался. Страшно жить на свете. Вот и нервы сдают, — заключил он и залпом выпил рюмку. Налил себе еще немного.

Владимиров незаметно рассматривал своего собеседника, обладающего громким именем. Антон Викторович Селезнянский был сыном известных актеров. В кино начал сниматься чуть ли не с младенчества. В юности блистал уже в крупных ролях. Его нельзя было назвать писаным красавцем, но он покорял окружающих своей милой улыбкой и обаянием. К тому же его большие чуть на выкате голубые глаза запоминались с первого взгляда. Кинофильмы с его участием пользовались популярностью среди представительниц прекрасного пола. Образ романтического героя прочно закрепился за Селезнянским. Этот образ стал и удачей, и проклятьем его творческой судьбы.

Сегодня, несмотря на то, что актер сохранил свое место на киноолимпе, в нем трудно было узнать прежнего юношу. Его лицо изъели морщины и болезненная краснота, которая покрывает лица алкоголиков, сам он осунулся, полысел, посерел, а в больших голубых глазах теперь читалась какая-то безысходность и тоска.

— Антон Викторович, — вежливо начал Владимиров, — вы сообщили мне в телефонном разговоре, что можете дать существенные пояснения по поводу смерти Савицкой?

— Да, я уже сказал, — отозвался Селезянский, — я ведь трижды в кино играл роль ее мужа, мне ли не знать обо всех ее жизненных обстоятельствах.

— Тем не менее, — продолжил майор, — обвинения в убийстве — это очень серьезные обвинения. На каких основаниях вы можете заявлять такое?

— На основании ее близкого друга, — вдруг неожиданно агрессивно прорычал Селезянский. Он тут же он взял себя в руки.

— Смерть Майи меня тревожит. Я ведь старше ее на 8 лет. А тут все мгновенно так. Страшно. Я все это время после похорон перебираю в голове факты, тасую, как говорится, колоду, так вот я пришел к выводу о том, что муж ее и убил.

— Почему? — спросил Владимиров, решив, что Селезянскому нужно бросать краткие реплики.

— Он ей изменял налево и направо. А это была святая женщина, — с пафосом продолжил его собеседник. — К тому же работала за двоих. Он-то добытчик был никакой. А она где только ни снималась, где только ни играла и ни выступала. Вкалывала будь здоров, а он все на ее шее сидел.

— Это повод?

— Еще какой повод. Вы что сами не мужик, не понимаете.

— А способ убийства?

— Подсыпал ей что-нибудь. Возможность-то у него была. Лекарств сейчас полно. Он давал, она принимала, так вот и погибла.

Владимиров задумался, но все же осторожно задал свой вопрос.

— Антон Викторович, а вы были привязаны к Савицкой?

Его собеседник понял суть вопроса, но быстро пропустив очередную рюмку, ответил на него спокойно:

— Это была божественная женщина, я ее боготворил. Но никаких отношений. Мы только в кино были мужем и женой. А в жизни… В жизни всегда все по-другому. Но я дарю вам версию. Пользуйтесь. Разберитесь с этим Боречкой. Вытрясите из этого подлеца всю пыль, которая там накопилась.

— Понятно, — кратко отозвался Владимиров, — спасибо вам за беседу.

В течение следующей недели майор провел около десяти встреч с коллегами покойной актрисы. Все эти люди несколько удивляли его и укладывались в то впечатление, которое произвела на него беседы с Цветковой и Селезнянским. Одни рассказывали ему о необычайной любви Савицкой и ее мужа, другие делились семейными тайнами относительно романтических увлечений Бориса Любимцева, третьи, отказываясь пересказывать досужие сплетни, все-таки намекали на то, что Савицкая, несмотря на профессиональную востребованность, была человеком несчастным, поэтому могла уйти из жизни добровольно, четвертые предлагали вообще какие-то невероятные версии. Владимиров понял, что смерть актрисы волнует ее коллег, однако простое объяснение, предложенное греческим врачом их не устраивает то ли из-за его банальности, то ли из-за характерного для этой среды стремления к созданию особой ауры вокруг темы ухода в мир иной великих людей.

Однако сколько-нибудь существенных мотивов для насильственной смерти актрисы или мотивов ее суицида майор не обнаружил. Вся информация, полученная им, сводилась к тому, что Савицкая была востребованной актрисой, которая могла еще претендовать на 10—20 лет плодотворной творческой работы. Она была привязана к своему мужу, хотя и знала об его изменах, но находила в себе силы прощать минутные слабости супруга.

— Понимаете, это была ее жертва, — объяснила поведение Савицкой ее пожилая коллега по театру. — Маечка — мудрая жена, она знала, что мужу-актеру нужно дать что-то, чтобы он простил ее за успех, вот она и позволяла ему крутить романы на стороне. Это был их баланс, чаша равновесия — ей слава, ему — амурные интрижки. А так они сохраняли верность друг другу. Я не знаю более преданных людей.

Наконец настал тот день, когда майор пришел на встречу с Борисом Любимцевым. Сначала тот долго отказывался от каких-либо разговоров, просил войти в его положение, однако спустя неделю позвонил сам и назначил беседу у себя дома.

Майор вошел в массивное здание высокой «сталинки», поднялся на шестой этаж и позвонил в дверь.

Ему открыл Борис Любимцев. Взглянув на его лицо, Владимиров вдруг вспомнил давно уже забытый им фильм с его участием. Правда, в этом еще советском фильме Любимцеву было от силы лет двадцать пять. Он играл какого-то лейтенанта на Курской дуге. Весь измазанный сажей, в одежде, разорванной от осколков, со струящейся кровью на ладонях он с гранатой бросался под танк и останавливал вражескую атаку. Его красивое молодое лицо поражало зрителей своей несокрушимой решимостью дать отпор врагу.