Ирина Зарубина - Частный сыск

Наташа приблизилась к большим деревянным воротам и стала выискивать взглядом что-то вроде кнопочки электрического звонка, но, кроме поржавевшей таблички «Осторожно, злая собака!», ничего не обнаружила.

— Анатолий Сергеевич? — громко позвала она.

Нет, ее так не услышат.

Наташа легонько толкнула прорезанную в левой створке ворот дверцу, и та поддалась, распахнулась почти без скрипа.

— Анатолий Сергеевич?

Наташа переступила через порожек и оказалась на Дорожке, ведшей к крыльцу дома. Дорожку расчистили совсем недавно, мелкий снежок еще не успел покрыть ее ровным слоем. В бортике-сугробе одиноко торчала лопата.

— Анатолий Сергеевич? — Запустив руку в сумочку и пытаясь нащупать в ней удостоверение, Наташа неторопливо приближалась к крыльцу.

«Сразу раскрыть „корочку“ перед его носом, чтоб без недоразумений. А может, лучше прикинуться дурочкой? Огородами, огородами, расспросить его о том, о сем… Ладно, будем действовать по обстановке».

И рука так и осталась в сумочке. Это Наташу и спасло.

Она успела только обернуться, выкинуть руку вперед, и в тот же момент собака прыгнула. Не собака даже, а огромное мохнатое чудовище с бешеными, навыкате глазами и ощеренной пастью, из которой торчали кривые клыки…

Могучие челюсти сомкнулись на сумочке, рванули ее с титанической силой. Наташа не удержалась на ногах и полетела кубарем в снег. А чудовище удивленно замерло, скосило шарообразные глаза на мертвую кожаную добычу, после чего, будто опомнившись, принялось остервенело мотать ее из стороны в сторону…

— Песик, милый мой песик!.. — До спасительного крыльца было каких-то пять метров, но вместо того, чтобы подняться и бежать, Наташа почему-то поползла по-пластунски. — Песик, я не воровка, я ничего не украду!.. Анатолий Сергеевич, уберите свою собаку!!!

И в этот момент она с ужасом обнаружила, что чудовище было не одно… Откуда-то из-за дома, захлебываясь остервенелым лаем, выскакивали точно такие же — мохнатые, огромные, беспородные, с обвислыми ушами, с разверстыми клыкастыми пастями… Три? Четыре? Пять? Больше! Гораздо больше! А может, это от страха двоилось в глазах?

Галдящая свора неслась на нее неотвратимо, как несется поезд-экспресс без тормозов.

«Только не бояться! Собаки чувствуют адреналин, — закрутилось в Наташиной голове. — Надо затаиться, не двигаться с места… Они лежачего не бьют…»

Ничего подобного. Бьют, еще как бьют… И это доказала пятнистая шавка, несшаяся во главе собачьей банды. Примерившись и рассчитав траекторию прыжка, она наскочила на Наташу с разбега, прижала лапами к земле и впилась зубами в воротник шубки. Остальные же притормозили, обступили их плотным кольцом, словно позволяя своей атаманше выяснять отношения с чужаком один на один… И атаманша старалась, из кожи вон лезла!..

Воротник сомкнулся на Наташиной шее плотной удавкой, она начала задыхаться, не в силах выбраться из-под оседлавшей ее псины. Но перевернуться на живот ей все же удалось… Теперь чудовищу до лица не дотянуться…

Загребая под себя снег, она пыталась ползти. Но ее не пускали… Какая-то из псин, не выдержав, подло цапнула Наташу за голень и, разразившись отчаянным рыком, отскочила. Затем опять цапнула и опять отскочила.

Счастье, что сапоги были турецкие, из плотной кожи… Было неимоверно больно, но собачьи зубы никак не могли прокусить голенище.

Надо было как-то спасаться. И спасаться немедленно. Но как?

— Анатолий Сергеевич!!!

Нет, хозяин и не думал отзываться. А этот истошный крик подействовал на чудовищ, как вызов на бой. И они сорвались с места…

Эту боль невозможно было терпеть. Наташа уже не кричала — она выла! Давясь снегом и пытаясь прикрыть голову руками, она свернулась в клубок, как большая беспомощная ежиха… А потом резко распрямилась и, оттолкнувшись носками от земли, буквально вылетела из шубки.

Собаки не успели понять, что произошло, как так могло случиться — шуба есть, а человек исчез?! — а Наташа уже взбиралась по скользким, обледеневшим ступеням на крыльцо. Еще немного, еще чуть-чуть…

Вот и спасительная дверь!..

Ее надо только открыть и заскочить в дом! Только открыть! Только бы она оказалась незапертой!

Наташа налетела на дверь плечом, вложив в удар все оставшиеся силы, но та не просто выдержала, но и предательски оттолкнула ее…

А чудовища уже надвигались на чужачку, прожигая ее ненавидящими, налившимися кровью глазами Они понимали, что добыча уже никуда не денется что некуда ей бежать.

— Стоять!!! — истошно завопила Наташа. — Стоять!!! Фу!!!

Подействовало. Мохнатая шеренга остановилась. Но ненадолго…

— Стоять, я сказала!!!

И в это мгновение она запоздало поняла, что дверь надо не толкать, а тянуть на себя. Как все просто, но попробуй додумайся…

Она успела.

Челюсти клацнули прямо у ее уха, но она успела. И долго не могла отдышаться, не могла остановить рыдания, не могла утихомирить жгучую боль, терзавшую все ее тело.

А в мозгу стучало: «Я жива… жива… жива…»

— Анатолий Сергеевич… — тихо прохрипела она, вглядываясь в уходящую вверх винтовую лестницу и не в силах отлепиться от двери, в которую все еще рвались, бились, царапались…

А Анатолий Сергеевич был совсем рядом, в двух шагах, Наташа его просто не замечала, как часто не замечаешь какую-нибудь нужную вещь, тогда как она вот, под самым носом, сама на тебя смотрит…

Анатолий Сергеевич смотрел на Наташу тусклыми, остекленевшими глазами.

Он лежал на полу, на краешке дорогого персидского ковра.

Лезвия топора не было видно, настолько глубоко оно вошло в лоб…

— А ты, оказывается, очень даже ничего, — с тонкой улыбкой проговорила Оленька, приподымаясь на локте и заглядывая в лицо удовлетворенному, будто объевшемуся сметаны коту, Порогину, — кто бы мог подумать!..

— Что, первое впечатление было обманчиво?

— Ну, — Оленька прищурилась, — этот твой костюм и галстук. Очи делают тебя старше. Я думала, ты уже совсем старик, причем очень скучный.

— А я не старик, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Игорь.

— Нет. Старики не умеют заниматься любовью так как ты. И так целоваться.

— Как?

— А вот так! — Оленька прильнула губами к его губам, и последовал долгий поцелуй.

Лежа в чужой мягкой постели, Игорь думал, что Клавдия Васильевна Дежкина, пожалуй, страшно бы разгневалась, узнав о том, как проводит свободное время ее подопечный.

Мысль о ее гневе отчего-то очень сладка была Порогину. Он представлял себе, как встал бы с кровати, не краснея и не прикрываясь под ее взглядом, во всей своей мужской наготе, и гордо произнес:

— Я тоже человек, а вы как думали!.. И нечего воображать, будто у меня нет чувств и желаний. Не хотите, и не надо — со мной любая пойдет!..