Елена Прудникова - Стратегия Победы

Шурочка. Когда я об этом думаю, у меня тоже появляется огромное желание самой пойти на фронт. Кажется, тогда война быстрее кончится.

Пауза. Павел продолжает играть.

Нина. Борис пишет?

Шурочка. Одно письмо со своим адресом прислал. О нем ты знаешь. И все. Уже три недели ничего от него не имеем. Ты не писала ему?

Нина. Нет.

Шурочка. Отчего? Ему же было бы приятно получить от тебя письмо.

Нина. Не думаю! Где ему там помнить обо мне. Из училища ничего не писал. А с фронта и подавно.

Шурочка. Нет, ты не права. Всякому на фронте приятно письма получать из дому. Постой, да вы поссорились, что ли?

Нина. Нет! Так... чепуха!

Шурочка. Какая чепуха? Говори, что случилось?

Нина. Ничего не случилось.

Шурочка. Нина!

Нина. Так больно и обидно, Шурочка!.. Борис на фронт уезжал, может быть, с ним случилось что-нибудь, а я... как дура... из-за пустяка... не могу больше... (Убегает в слезах.)

Шурочка. Постой, куда ты?

Пауза.

Шурочка. Пойду и я, Павлуша! Расстроилась девушка! Доброй ночи!

Павел (встает). Александра Николаевна! Я провожу вас.

Шурочка. Не надо, Павлуша! Я одна, быстро. (Уходит. Павел, постояв немного, тоже уходит.)

Со стороны плотины появляется Талькин. Он внимательно осматривает окрестности, смотрит на часы, садится на скамью и закуривает папиросу. Слева выходит Сойкин. С некоторой нерешительностью он подходит к Талькину.

Сойкин. Нет ли у вас, товарищ, спичек?

Талькин. Спичек нет, но могу дать прикурить от папиросы.

Сойкин (оживляется). Был у меня один знакомый, Талькин, так тоже никогда спичек не имел.

Талькин. Здравствуйте!

Сойкин. Здравствуйте!

Талькин. Я получил вашу записку. Вы очень неосторожны. Кто вас учил, спрашивается?

Сойкин. Лейтенант Кригер.

Талькин (сердито). Идиот! Не так надо делать! Говорите, в чем дело, только быстрее.

Сойкин. Позвольте сперва передать вам эту штучку. Она давила меня все время, и я рад от нее избавиться. От лейтенанта Кригера. (Вручает револьвер.) Я должен передать вам следующее...

Талькин. Знаете что, давайте уйдем отсюда подальше. Вот в ту рощицу. Здесь слишком открытое место. Я пойду вперед, вы за мной. (Уходит налево.)

Через некоторое время справа выходит Суровцев с двумя чекистами.

Суровцев. Вы идите вдоль озера, обогните рощу с северной стороны и схоронитесь у старого кургана, где стоит триангуляционная вышка. Вам будут видны и дорога, и тропинка из рощи. Всех подозрительных задерживайте. Понятно?

Чекист. Так точно, товарищ Суровцев.

Суровцев. А я здесь останусь. Действуйте! (Садится на скамью.)

Чекисты уходят. Справа выходит Сергеев.

Суровцев. Николай Емельянович? Что так поздно гуляешь?

Сергеев. Ходил щиты на плотине проверять, воду пропускают. А ты что здесь делаешь? Уверен, во всяком случае, что это не прогулка!

Суровцев (усмехается). Ты прав! Прогуливаться нам некогда. (Понизив голос.) Получил сведения, что в районе станции несколько дней тому назад появился какой-то посторонний человек. Его видели раза три, но где он живет, не установлено. Сегодня в ряде мест организовал засады. Может быть, попадется.

Сергеев. Может быть, просто гуляет кто-нибудь?

Суровцев. Нет, брат, так просто ничего не бывает. Хоть директором станции ты, а за станцию и я головой своей отвечаю. Проверю, спокойнее буду себя чувствовать.

Сергеев. Это верно!

Суровцев. Как дела?

Сергеев. Как будто в порядке. Люди работают с большим подъемом. Только (шепотом) слухи разные провокационные ходят: будто Ленинград взят!

Суровцев. Вранье! Эти слухи распускаются врагами, немецкой агентурой. А наши, по глупости, что ли, часто их подхватывают! В результате иной вполне советский человек становится по сути дела невольным врагом, сеет панику, неуверенность. Ко мне в отделение довольно часто таких болтунов приводят. И кто? Само население. Конечно, без курьезов дело не обходится. Однако кое-кого накалывают правильно. Посадим, разберемся, смотришь — немецкий агент. Сволочи! Как дома у тебя?

Сергеев. Да вот Борис что-то давно не пишет...

Суровцев. Тише, кто-то идет!

Появляется Талькин. Он идет медленно, опустив голову, заложив руки за спину.

Суровцев. Товарищ Талькин!

Талькин (вздрагивает, сразу останавливается). Кто это?

Суровцев (выходит вперед). Здравствуйте! Откуда?

Талькин (растерян). Я, знаете... э-э... гуляю... луна светит...

Суровцев. Но вы-то как раз не на луну, а в землю смотрели, когда шли.

Талькин. Привычка с малых лет, знаете. Что ж в небо глядеть? Это идеализм. Я же по натуре своей материалист. Под себя смотрю, в землю.

Суровцев. Интересно! Скажите, вы никого не встречали, пока шли?..

Талькин. Никого! Да я вот тут, на берегу озера, сидел, в двух шагах. Не то чтобы природой наслаждался... куда мне в моем-то возрасте! Страдаю бессонницей и часто по ночам брожу, себя утомляю, чтобы хоть под утро забыться тяжелым сном... А что, вы ожидаете кого или... ищете?

Суровцев. Нет, никого. Так просто спросил. Ну, я пойду! (Уходит налево.)

Талькин. Совсем не заметил вас. Задумался!

Сергеев. О чем?

Талькин (твердо). О нашей станции.

Сергеев. О нашей станции?

Талькин. Да! Я шел и думал: неужели нам придется взрывать нашу станцию? Фронт приближается. Последние сводки Информбюро малоутешительны. Хотя темп продвижения германской армии, по сравнению с первыми днями войны, неизмеримо замедлился, однако линия фронта еще не стабилизировалась. Может, — я не говорю обязательно, — но может наступить день, когда немцы окажутся в непосредственной близости от нас. Что мы должны тогда делать? Взрывать станцию или нет?

Сергеев (уклончиво). Как вам сказать! Я полагаю, мы получим соответствующие указания.

Талькин. Но какова ваша личная точка зрения на этот вопрос?

Сергеев. А ваша?

Талькин. Видите ли... Пусть только этот разговор останется между нами. Это, понимаете, сугубо личный разговор, не служебный. Я буду откровенен.

Сергеев (с любопытством). Пожалуйста, не стесняйтесь. Я не из тех людей, которые каждое лыко в строку ставят.

Талькин. Очень рад! Так вот, моя точка зрения такова: я, видите ли, инженер, привык строить, а не разрушать. С другой стороны, я русский патриот. Я, вы знаете, не коммунист, но я честный беспартийный и воздаю должное большевикам; они для России очень много сделали, подняли ее на небывалую высоту. Как патриот я спрашиваю себя, можем ли мы допустить, чтобы эта земля, русская земля, на которой стоит станция, была отдана немцам? Нет, это невозможно! Значит, если немцы и займут эту территорию, то мы все равно когда-нибудь вернемся сюда. Как инженер я не могу примириться с мыслью, что эта замечательная станция должна быть разрушена.