Елена Прудникова - Стратегия Победы

Спрашиваю Гундобина [166]:

- Пробовали выгружать на других станциях Оловяннинского отделения?

- Пробовал уговорить начальников эшелонов, — сказал он. — Они нам отвечают, что мы-де не из артели „Пух-перо“. У нас приказ выгрузиться в Соловьевской, и мы его выполним, чего бы нам это ни стоило.

Мы с Макаровым [167]взяли дрезину и проехали по железнодорожной ветке, по Оловяннинскому отделению, на юг, через станции Моготуй, Оловянная, Борзая и до советско-монгольской границы, до конечной станции Соловьевская. Это триста с лишним километров. Все они заставлены воинскими эшелонами. Есть места — десятки километров — безлесные и безводные. Люди в эшелонах томятся. Обед сготовить не на чем. Лошадей напоить нечем.

На первой же станции мы с Макаровым разделились — он пошел к начальнику одного эшелона, я к соседнему. Решили, используя данные нам чрезвычайные полномочия и мандат Совнаркома, заставить старших командиров выгружать войска и следовать к Соловьевской своим ходом — пешим маршем или на авто, у кого что есть. Показал я мандат начальнику эшелона, объяснил ситуацию, он тут же отдал приказ выгружать танки.

Иду к соседнему эшелону, к Макарову, вижу издали что-то неладное. Он петухом наскакивает на плечистого командира. Толкнул или ударил, у того слетела фуражка. Командир фуражку поднял, аккуратно стряхнул с нее пыль, и я уже слышу, как он объясняет Макарову: „У нас бьют иначе, по-военному". Дал Макарову с правой в ухо, тот и покатился. Обмер, даже глаза закрыты. Поднимаю его, он головой мотает, никак не придет в себя. Чистый нокаут. Предъявил я командиру свои полномочия, сказал, что поскольку он ведет часть на войну, и Макаров, как я видел, сам виноват в происшествии, никаких дисциплинарных мер я применять не буду. Но приказываю немедленно выгружать людей и технику и двигать маршем на Соловьевскую. Он отдал честь, я заставил обоих извиниться друг перед другом, и инцидент был исчерпан.

В тот же день мы с Макаровым наметили еще несколько станций для выгрузки, лично и с помощью железнодорожной связи распределяли по этим станциям подходившие или стоявшие на перегонах эшелоны, пробка начала понемногу рассасываться...

Около двух месяцев провели мы в этих местах. Прием и выгрузка эшелонов с войсками и военными грузами вошли в четкий ритм, одну проблему решили, но тотчас же встали другие проблемы. И самая из них важная — отсутствие единого центра и, естественно, единого начальника, который управлял бы всем транспортом. Без этого получался разнобой. За доставку, положим, боеприпасов по железной дороге отвечал один начальник, за доставку автотранспортом от мест выгрузки в воинские части — другой. Подчинялись они тоже разным инстанциям, что порождало несогласованность и неразбериху... У нас, военных железнодорожников, не оказалось нужного подвижного органа для управления крупными войсковыми перевозками на местах...»

Как видим, небольшая ошибка Управления военных сообщений намертво закупорила железную дорогу, и если бы не мандат Совнаркома, могла привести к непредсказуемым последствиям. Военные историки не любят об этом рассказывать — они вообще стараются обходить десятой дорогой случаи, когда советские генералы чудили. А что они выделывали

порой! Следующий рассказ — еще один штрих к причинам поражений 1941 года.

1940 год. Финская война.

«В эти дни, на переломе 1939-1940 гг., я находился на фронте в качестве уполномоченного Совнаркома СССР по транспортному обеспечению боевых операций. Воинские перевозки по железным дорогам происходили ритмично, основные грузы доставлялись к станциям назначения своевременно, но тем не менее и в штабе фронта, и в штабах армий я не раз слышал жалобы на железнодорожников. Как и в чем нехватка — в боеприпасах, продовольствии, прочих предметах вооружения и снабжения, так первым долгом обвиняют нас.

В чем, думаю, дело? Проехал по району выгрузки, зрелище мне предстало поистине устрашающее. Железнодорожные станции буквально опоясаны стенами боеприпасов. Снарядные ящики сложены штабелями в два-три метра высотой, длиной в сотни метров. А ну как налетит финский бомбардировщик? Сбросит пару-другую бомб, рванут снарядные ящики, а дальше все довершит детонация, и от всего живого, что поблизости, останется только черная земля да пороховая гарь.

Почему военные интенданты не вывозят боеприпасы в армейские и дивизионные склады? Проехал к ним. Отвечают: нет людей, нет автотранспорта. Дайте — вывезем. А кто даст? Пожимают плечами. Практически эта масса боеприпасов не имеет хозяина. Железная дорога их перевезла и выгрузила, интенданты не приняли. Никто за них не отвечает. То есть явление, с которым я столкнулся еще на Халкин-Голе, — отсутствие единого управления транспортом, — ударило нас на Карельском перешейке очень больно...

В тот же день командующий войсками Северо-Западного фронта Тимошенко вызвал к себе меня и начальника Октябрьской железной дороги Б. П. Бещева... Тимошенко был в сильном раздражении. Обращаясь ко мне (видимо, принял за начальника дороги), стал резко выговаривать за плохую работу, и что дорога не подвезла того и сего, а главное — не обеспечила снарядами артиллерию в готовящемся наступлении... Я ответил, что его неправильно информировали интенданты, что все претензии к нам насчет боеприпасов ложные. Боеприпасы мы подвезли, и ему как руководителю всего здешнего военного хозяйства надо сперва проверить своих подчиненных.

В общем, разговор пошел на высоких нотах. Он вынул из кармана мандат, в нем было сказано, что товарищ С. К. Тимошенко является уполномоченным Совета Народных Комиссаров СССР на Северо-Западном фронте. В ответ я вынул свой такой же мандат уполномоченного Совнаркома СССР. Он ничего не сказал и вышел из кабинета.

На другой день нарком Л. М. Каганович срочно вызвал меня в Москву. Приехал я рано утром. Спрашиваю в наркомате:

— Нарком в кабинете?

— Он домой не уезжал.

Вхожу, Лазарь Моисеевич прямо раскаленный. И ко мне:

— Как смеешь улыбаться в такой момент?

А чего мне — плакать, что ли? Он прихватил меня за грудки, пуговицы с кителя полетели. Отвел руки, пошел к двери, он дверь загородил и, остывая, сказал:

— У меня авторитет поболе вашего, и то на волосе висит. А вам приговор подписан.

И сует мне в руки телеграмму из Ленинграда. В ней Тимошенко обращается к Сталину, просит отложить наступление на восемь дней, так как железнодорожники не подвезли боеприпасы. На телеграмме аккуратным почерком Сталина резолюция: „вызвать виновных и примерно наказать".

Я объяснил наркому, что снаряды давно подвезены и выгружены, что и Ленинградская узловая станция, и Райвола, и Перкярви забиты снарядными штабелями. Но дороги от станций к дивизионным складам не расчищены, и военные этим не хотят заниматься, ждут, что кто-то расчистит дороги, кто-то даст автотранспорт. Я много раз к ним обращался, интенданты ссылаются на нехватку людей и транспорта.