Ефим Друц - Волки

«Дурак он, не понимает, что не люблю я его больше. Я что, шлюха, что ли? Если мне человек не нравился, не лягу я с ним. А он мне не верит».

«Раньше любила, а теперь разлюбила?»

«Бывает и так».

«Ну ты, курва, это брось. Зачем его мучаешь? По-хорошему объясни».

«Чего объяснять? Я ему, конечно же, не изменяла, но и жить с ним больше не буду».

Выхожу я к другу, говорю ему:

«Брат, плюнь на это дело, не твоя это половина, дрянной человек. Пойдем лучше с тобой выпьем и забудем все».

В общем, увел я его из дома, и пили мы с ним крепко. До ночи пили, а когда вернулись, видим такую картину: висит его деваха под потолком, в петле болтается. Ну, заревел он тут, как зверь, выхватил нож и на меня кинулся:

«Зачем из дома увел, жила бы она до сих пор…»

Чуть он меня не зарезал. Дал я ему промеж глаз табуреткой, он и откинулся. Вот такая история была. Два трупа, вроде бы по моей вине, а зашел-то я просто в гости посидеть, да еще хотел дело миром уладить… Потом отсидел я и вышел по амнистии, и с той поры в чужие дела носа не сую… Но если где что случается, меня прямо-таки дрожь охватывает, будто опять хотят меня втянуть в заваруху. Руки трястись начинают и прикончить кого-нибудь охота.

Седой взял еще одну сигарету, размял ее. Ленька поднес ему зажигалку, он прикурил и немного успокоился.

— С той поры меня и стали звать Бесноватым.

— Это ты к чему мне все рассказал, чтобы я тебя побаивался? — криво усмехнувшись, спросил Ленька.

— Твое дело — твоя жизнь! — ответил ему тогда Седой.

Все это вспомнилось вдруг Леньке, и в душе его шевельнулись сомнения, а может, не стоит с Седым вязаться, но уж больно он нужен сейчас, и так людей раз-два и обчелся.

— Слышал я, — начал вдруг Седой, отвлекаясь от разговора, — тут какая-то заваруха была. Митьку помнишь?

— А как же?! Возле нас часто болтался.

— Так вот. Он на старости лет вздумал в любовь поиграть и на молодой женился. А потом застукал ее со своим дружком и обоих пришил! Слышал ты об этом?

— Как не слыхать, — ответил ему Ленька, — слышал.

— Но это еще не все, — продолжил Седой, — я тут недавно вечером возле их дома проходил и в переулке встретил Витьку-бомжа и Митяя!.. Они меня не заметили — торопились куда-то очень. Потом в машину вскочили и уехали.

— Это странно, — заметил Ленька, — зачем ему тут ошиваться, он же в бегах?! Да еще с Витькой. Слух есть: Витька-бомж с цыганками шьется, дела у них какие-то.

— То-то и оно, что дела. Хочет его Витька к делу пристроить, а Митяй — слабак, я его хорошо знаю, не годится он для таких дел. Увидел бы его, сказал бы…

— Где ты его увидишь? Его цыгане укроют — никакой розыск не найдет.

— Ладно, забудем об этом, — оборвал разговор Седой и неожиданно вернулся к прежней теме: — Так как же о деле-то твоем? Расскажешь или нет? Передумал?

— Племянник мой очень шустрый, барахло стал ко мне таскать, дорогое барахлишко, а откуда берет — неизвестно.

— Сколько ему лет, племяннику-то? — как бы нехотя поинтересовался Седой.

— Двадцать три годочка, но здоровый бугай и корешки его такие же.

— И много барахла натаскали?

— А ты что, купить хочешь? — рассмеялся Ленька.

— С племянником своим познакомь, — сухо сказал Седой, — может, воспитаем его, а? А то что же получается: на улицах грабит. Не солидно это! — И Седой криво усмехнулся, но такая это вышла усмешка, что Леньке вдруг стало страшно и захотелось сразу же избавиться от Седого, но он только тихо сказал:

— Познакомлю при случае.

— Да ты не бойся, у меня задумки есть — можно сделать большие бабки. Да и во время как-то надо вписываться. И вот еще что: ты меня не бойся. Если с умом к твоему племяннику подойти, то всем выгодно будет и ты в накладе не останешься.

И теперь уже Ленька узнавал прежнего Седого, того, другого человека, которого во времена их юности так боялась вся округа. И что-то вдруг всколыхнулось в Ленькиной душе, и захотелось ему не размеренной и спокойной жизни, а с юности памятных буйства и веселья, когда энергия буквально бьет ключом и переплескивает через край.

— Слышь, Седой, — сказал он, — ты и взаправду думаешь, что навар будет?

— Еще какой, не сомневайся!

С тем они и расстались, а еще через пару недель в квартире Седого раздался телефонный звонок. Старуха, соседка по коммуналке, постучав в комнату Седого, недовольно проворчала:

— К телефону, тебя спрашивают!

На другом конце провода, то ли боясь чего-то, то ли спеша сообщить новость, Ленька почти скороговоркой прокричал:

— Мальцы у меня собираются. Племяш даже просит, чтобы я на ночь смотался куда-нибудь — видно, гулянка будет. Ты бы зашел, Седой, посмотрел на него, да заодно и на других, там я тебя и познакомлю. А потом мы уйдем.

— Когда собираются? — коротко спросил Седой.

— Сегодня вечером, часов в восемь.

— Ладно, — пообещал Седой, — буду… — И повесил трубку.

До вечера оставалось еще много времени, и Седой не торопясь начал приводить себя в порядок: он побрился, надел серый выходной костюм и темную рубашку, из-под воротника которой виднелся край тельника. Сапоги решил не надевать и облачился в столь нелюбимые ботинки (приходится терпеть!). Потом он открыл ящик маленького столика и достал оттуда пачку фотографий. На одной из них юный Седой был снят возле голубятни. Он стоял в окружении блатных, которые с восхищением — а его не могла скрыть даже давняя фотография — смотрели на своего вожака. Усмехнувшись, Седой положил фотографию в карман. Взял и свой любимый выкидной нож, который редко носил с собой. Владел он им мастерски. Посидев минут пять в раздумье, Седой встал и, аккуратно заперев за собой дверь, вышел из комнаты.

Седой прибыл к семи часам. Гостей еще не было. Ленька жил один, и «порядок» в его однокомнатной квартире был чисто мужской: везде набросано, на столе немытая посуда и пепельница, полная окурков.

— Ну, ты даешь, — сказал Седой, — как в хлеву у тебя. Как же твои мальцы здесь гулять будут?

— А пусть они сами и прибираются или подруги ихние. Им гулять, им и заботиться. Только одного я не могу понять, как ты с ними поладишь, не знаешь ты их, современных-то. Им слово — они в ответ десять, да и злобы в них, не дай Бог.

— Поглядим, — спокойно ответил Седой, — не торопись… Ты-то помнишь, как вы в детстве шкодили?

— А как же, — с готовностью отозвался Ленька. — К дверям деда, который на первом этаже в подворотне жил, лом ставили. Среди ночи стучались к нему в окно. Дед выбегал в исподнем, натыкался на лом, лицо в кровь разбивал. Потом в ярости мчался за нами, а мы — врассыпную. Иногда ловил кого-нибудь и пинка давал. Не бил особенно, но пинка давал. Или еще: бросали деду кошку между рам, и она всю ночь мяукала, а дед думал, что это пацаны под окнами балуются…. Вот так и не давали деду спать. А еще донимали профессора. Протягивали веревку от сквера, где прятались, к профессорскому окну, привязывали камешек к веревке и каждые пять минут дергали. То и дело профессор выбегал, не до работы ему было… Помню, засек однажды Макей, как к Нинке в котельную плотник пришел. Ну и выстроились пацаны в очередь, чтобы поглядеть на «взрослую» любовь. А Макей деньги за это собирал. А потом он по дурости крикнул: «Оставляй!», так плотник, чуть ли не без штанов выскочил. Все разбежались, а Макей не успел. Но плотник его в запале и не заметил, а то бы угрохал… Бывали и мирные дни. Когда на Воробьевку ездили в футбол играть, то не шкодили. После игры в Москва-реке купались, загорали. Среди нас всякий народ был: шуты, балагуры. Шутов звали «шестерками», их на подхвате держали…