Ефим Друц - Волки

— Это так, — подтвердил Седой, — что-то больно серьезный разговор у нас с тобой получается. А нам надо земные дела решить, правильно я говорю? Помнишь, Митя, как мы с тобой по набережной гуляли? Ты меня водил, а я не хотел, все заманивал тебя пойти да напиться. А потом, в тюрьме, я эти прогулки долго вспоминал…

— Прошлое и у меня болит, — сказал Митя. — Ты ведь вроде бы бросил все, завязал, а сейчас опять. Зачем тебе это? А если поймают, на старости лет — тюрьма! Что, тебе денег мало?

— Денег у меня полно, а вот как глянул, что вокруг творится, так душа моя и возмутилась.

— Ничего ты не переделаешь, Седой, не под силу тебе это. Люди остаются людьми, и много чего у них внутри таится. Бывает, снаружи чистенькие, а наступит момент, и все из них выскакивает: и ложь, и зависть, и даже ненависть. Беспричинная ненависть к другому человеку.

— Это я повидал, — кивнул Седой. — Только вот сегодняшним гадам, которые из всех щелей повылезли, пощады от меня не будет.

— Ох и много же их, Седой, много! Не управиться тебе со всеми. Пока до кого-нибудь доберешься, тебя прихлопнут, как муху.

— Наверно, Митя, так и будет, но кое-кто от меня поплачет.

— А пацана этого, Валерку, разве тебе не жаль?

— Чего его жалеть, он отрезанный ломоть! К деньгам без меры рвется, к красивой жизни, а как она достается — сам знаешь. Пусть понюхает крови. Не уйти ему.

— Так ты его уже в крови испачкал?

— Был он со мной на деле, — уклонился от ответа Седой.

И Митя понял, что кровь уже пролилась. Они посидели еще немного, потом встали и, кивнув друг другу, молча пошли в разные стороны…

Цыгане шумели, спорили, стараясь перекричать друг друга. В табор приехал Савва, и это было событием. Удивительно, но в последнее время он всегда появлялся именно тогда, когда уезжал барон. Цыгане любили Савву, знали о его отношениях с бароном, и многие из них были на стороне молодого рома. Закон цыганский непреложен, но жизнь сильно изменилась, и нельзя не замечать этого. Как можно замыкаться в собственном мире, когда этот мир сузился до предела и трудно стало затеряться в просторах России.

Савва поднял руку, и воцарилась тишина. Даже старые цыгане замолкли в ожидании того, что он скажет.

— Ромалэ, — начал Савва, — я никогда не шел против цыганского закона, но он устарел!

Среди цыган снова поднялся шум.

— Что ты хочешь сказать, Савва?

— Объясни!

— Дэвлалэ! [12] Дэвлалэ! — Боже мой! (цыг.). Что он говорит?!

Выкрики продолжались бы еще очень долго, но Савва снова поднял руку, и цыгане притихли.

— Я скажу, ромалэ. Вы все, как лошади стреноженные, ходили по кругу и боялись из него выйти. Делай то, что говорит закон, — и все. Но закон слеп и не видит, что все вокруг другое. Вы живете так, как жили тысячу лет назад.

Вперед вышел старик, и опираясь на массивную палку, с достоинством произнес:

— Мы любим тебя, Савва, и даже перед бароном всегда защищали, но ты — щенок. Если бы не наш закон, на земле не осталось бы ни одного цыгана. Если бы мы прислушивались к тому, что говорят чужие, давно уже погибли бы все до единого. Чего ты добиваешься? Все крутишь и вертишь, а главного не хочешь сказать… Тебе не нравится кочевье? Ты хочешь в город уйти? Говори, не скрывай. Если хочешь уходить — уходи, но не тяни за собой других.

— Ты, старик, — поклонился ему Савва, — заблудшая душа. Твой век на исходе, а молодые уже не могут сегодня по лесам и полям скитаться. Многие хотят уйти и пусть идут, не держите их.

— Они погибнут среди чужих! — выкрикнул старик.

— Это не твоя забота, пусть они подумают о себе сами. Не все чужаки — враги для нас, среди них очень много хороших людей.

— Мы дали приют чужому, и горе принес он нам.

— Знаю я об этом, и тот человек ни в чем не виноват. Вы спасли его от власти, так было всегда… Почему вы отбросили Ружу, разве она причинила вам горе?

— Бэнг вселился в ее душу, она опозорила нас, связалась с чужим, и крест повис на ней.

— Многие из вас верят в христианского бога, и ничего от этого не меняется… — вздохнул Савва и добавил: — Я ухожу в город, ромалэ, и тот, кто захочет, может ехать со мной, остальные пусть живут как хотят.

— Мы думали, что ты станешь бароном, — снова выступил вперед старик, — но ты бросаешь нас.

— У вас есть барон, вы сами его выбрали.

Но он не успел закончить — перед цыганами появилась Ружа. Это было настолько неожиданно, что на мгновение все онемели. Цыганка не имела права появляться среди мужчин, тем более при таком серьезном разговоре. Раздались возгласы:

— Проклятая!

— Ведьма!

— Что тебе здесь надо?

— Уходи прочь…

— Гоните ее, ромалэ!

Не обращая внимания на выкрики, Ружа прошла сквозь толпу цыган, и никто не посмел остановить ее, потому что она вела за руку маленькую Рубинту. Толпа притихла.

— Делите табор, ромалэ, — сказала девочка, — и маленькими группами расходитесь. Здесь стало опасно. Вас больше не потерпят в этих краях.

И так же неожиданно, как и появились, Ружа и ее дочь исчезли. Страх охватил цыган, они знали, что все предсказания этого ребенка сбываются. Многие кинулись запрягать лошадей и собирать вещи. Остались старик и Савва.

— Прощай, Савва, — сказал старик, — мне будет не хватать тебя.

— Бог даст, может, и свидимся еще, — ответил ему Савва.

Через несколько минут на поляне не осталось ни одного человека…

Барон и Митя сидели на квартире городских цыган и молчали. И такая тишина была в доме, что можно было услышать даже собственное дыхание. Митя ждал, когда барон наконец заговорит, хотя он уже знал, что тот скажет. Митя должен был покинуть цыган и искать себе убежище в другом месте.

— Ты вот что, морэ, — нарушил молчание барон, — ты покинь нас…

— Вас? — переспросил Митя — Разве эти… — Он кивнул в сторону соседней комнаты, где сидели цыгане. — Разве эти рома из уголовных — твои?

— Они тоже цыгане, и их жизни имеют цену.

— Я знаю, — нахмурился Митя, — и я сделаю все, чтобы пролитая кровь была отомщена. Так гласит ваш закон, и я последую ему.

— Тебе придется идти против друга.

— Седой невиновен в их смерти. Цыган убили другие, и они умрут.

— С тобой что-то происходит, парень, — сказал барон. — Тебя стала привлекать кровь?!

— Не то, отец, — не согласился Митя. — Душа моя ожесточилась — это правда, но не все в этом виноваты. Слишком я любил людей, совсем не зная и не понимая их, всех подряд любил, с самого детства. Какая-то странная доброта сидела во мне, никого не мог обидеть, а пришло время — и меня под самое сердце ударили.

— Это та про женщину говоришь, морэ? — спросил барон. — Так ведь надо было смотреть, с кем связываешься. Сам ты и виноват — не углядел. А вот то, что друг предал, это грех великий, и его надо было смертью покарать, ты правильно поступил.