Ефим Друц - Волки

Он походил по комнате, бесцельно слоняясь из угла в угол, выкурил полпачки «Беломора», потом осторожно приблизился к окну. И моментально отшатнулся. То, что он увидел, поразило его. К дому приближались Леха и несколько цыган. «Не может быть, — мелькнуло у него в голове, — обознался!» Он еще раз выглянул. «Нет, так и есть. Это Леха. И с ним — цыгане. Батюшки, вот это номер! Леха, старинный кореш, продал меня цыганам. Как это?!»

Хотя Костолом и не отличался сильными мыслительными способностями, но все же сейчас он подумал, что Леху, может быть, заставили. Это была верная догадка. И Костолом приготовился к встрече гостей. Первым делом он достал пистолеты и проверил их. Все было в полном порядке. Потом подошел к выходу на черный ход. И там вроде бы пока никто не болтался. После этих недолгих приготовлений Костолом стал дожидаться «гостей», зная, что отступления быть не может и за тех цыган, которых он угробил, ему пощады не будет.

Раздался звонок в дверь.

— Кто? — спросил Костолом.

— Это я, — отозвался Леха. — Открой.

— Ты один? — снова спросил Костолом.

— Да открывай, что ты базаришь? — сказал Леха таким тоном, что Костолом понял: его догадки верны и Леха находится под дулом.

И тут цыгане совершили ошибку.

— Седой там? — спросил один из них. — Пусть он выйдет.

— Какой еще Седой? — грубо спросил Костолом. — Кто ты такой?

— По твою душу пришли, — ответили Костолому, и сразу же раздались выстрелы.

Потом затрещала дверь, и Костолом наугад выстрелил. Леха даже не успел вскрикнуть, как нож ударил ему в сердце, и он свалился, словно подкошенный. С Костоломом разбирались долго, пока у него не кончились патроны. Но и тогда он, орудуя ножом, сопротивлялся до последнего. Потом и его прикончили. Но до Седого и спрятанного у него «товара» так и не добрались, хотя именно это было их единственной целью.

После разговора с блатным, который передал Седому сообщение Лехи, Седой стал собираться.

«Митя прав. В городе больше оставаться нельзя. Но эти проклятые сумки с «товаром», куда их девать? Не привлекать же к себе внимание на улицах, когда и так уж наверняка ищут. И менты, и цыгане. А может, оставить их на месте, а потом прислать кого-нибудь? Нет, слишком рискованно. Большие деньги, да и в квартире может появиться кто угодно. Все пропадет… Придется с собой забирать!»

И тогда Седой решился. Не хотел он этого делать, но выхода у него было. Он вышел на улицу и не таясь пошел прямо к себе домой. «Прогулка» оказалась на редкость спокойной. Он открыл дверь и увидел Катю, дочку Арнольдыча. Та обомлела от неожиданности.

— Ты? — только и смогла вымолвить она.

— Припрячь эти сумки, — сказал Седой, ставя сумки возле стола, — и никому и никогда не говори о них.

— Что там? — спросила Катя.

— То тебя не касается, — ответил Седой. — Мне придется ненадолго уехать, но за этими сумками я приду. Так и знай. Не интересовались мной?

— Постоянно приходят. — Она не договорила, но Седой и не нуждался в объяснениях.

— Скажешь им, что с тех пор, как ушел тогда, меня не видела.

— А как весточку подашь? — спросила Катя.

— И это тебя не должно волновать. Платок, который ты мне когда-то подарила, тебе передадут, тогда и узнаешь, что это от меня. Прощай. Может, и был я виноват в чем-то перед тобой, не суди, жизнь такая беспощадная.

Она заплакала.

— Этого не надо, — сказал Седой, — покоя мне все равно бы не было. Ошибся я, конечно. Не надо было на белый свет вылезать, да и с этим малым не нужно было затевать ничего, ну да что теперь говорить? Поздно уже.

Катя кинулась к нему и прижалась головой к его плечу. Седой обнял ее и тут же отстранился.

— Пора мне. Да и опасно здесь. Могут дома взять, а этого я никогда не любил. На деле или еще где — это другое дело, а дома — плохая примета.

И Седой вышел. Дело было сделано. Теперь больше ничто его не обременяло. Он был свободен.

«Что ж, — подумал Седой, — если заботиться о своей шкуре, то надо из города бежать, но ведь остались еще кое-какие несведенные счеты. А все надо доводить до конца. Эх, Митя, Митя, как бы мы с тобой вместе покрутились! Не понял ты меня, а ведь, может, на всем белом свете ты — единственный человек, к которому я был по-настоящему привязан. Где ты сейчас? Как тебя отыскать?»

Судьба беспощадна к людям и играет свои партии, не заботясь ни о добре, ни о зле. Она просто вершит свое дело.

Седого взяли на соседней улице, он даже шелохнуться не успел. Да и понял, что доставать оружие бессмысленно. А возле набережной, совсем неподалеку от того места, где взяли Седого, сидел на сквере Митя и смотрел на разыгравшуюся осень. Пожелтевшие листья медленно опадали на землю, и было это зрелище печально и торжественно, словно финал человеческой жизни.

И не знал Митя, что забрали Седого. Не знал он и того, что его осудят на десять лет и что Седой умрет в тюрьме от инфаркта. Не знал, что его разыскивает Ружа. Многого не знал Митя. И не дано ему было узнать этого. Ведь не людям судить, для чего все это было нужно. Слишком уж малы они, эти люди, чтобы разбираться в деяниях высших сил, они и в самих себе не могут разобраться…

Обо всем этом он узнал позже…

Разные есть люди на земле! Вроде бы истина, известная многим. Но об этом часто забывают. Одни, так и кажется, лишены чувств, и ничем их не прошибешь, хоть режь, хоть жги кого у них на глазах. Другие увидят, как выпал птенец из гнезда, и тут же бегут подсаживать его обратно, а потом еще и переживать будут. Есть люди, для которых судьба другого человека — ничто, малейшее же движение или поворот судьбы собственной в их глазах — как движение реки вспять. Целый мир рушится, если у них что-то происходит. Это люди в себе и для себя. А некоторые все носят внутри, но до поры — и вот они буквально взрываются. И тогда Боже упаси попасться им на глаза.

Ружа была именно таким человеком. И хотя в большинстве своем цыганки сразу все выплескивают наружу, Ружа была закрыта до поры до времени, пока не встретила отца Рубинты, того, с кем разлучили ее цыгане. Всю свою любовь, все свое сердце отдала она ему. Может быть, поэтому и родилась Рубинта — девочка с крестом, обладающая даром провидения. Ружа была из тех людей, которые безраздельно принадлежат тому, кого любят, но, если их предают, становятся страшными в своей мести. И когда Ружа узнала, что отец Рубинты женился на крестьянке и забыл о ней и дочери, она сначала решила жестоко отомстить ему. Но постепенно боль ее улеглась, а в городе и совсем исчезла. И осталась одна только горечь.

Ничто больше не волновало ее. Мир сразу потускнел. Ружа жила как бы по инерции. Сначала она очень переживала свое отторжение от цыган, то отлучение, которому они ее подвергли, но потом и эта боль утихла. Какая-то невидимая тяжесть стала гнуть ее к земле. Люди проходили перед взглядом Ружи бесцветными тенями, и глаза ее оживали лишь тогда, когда она была наедине с маленькой Рубинтой. Дочка удерживала ее среди живых, не давая окончательно уйти от мира. Правда, было нечто еще, дававшее ей силы жить. В памяти Ружи иногда возникало лицо Мити — скорбное лицо человека, собственной судьбой расплачивавшегося за горечь, которую ему причинили другие люди. Страдания Мити были понятны и близки ей, и потому он привлекал Ружу. От цыган она узнала, почему Митя пришел в табор, и все, что происходило с ним дальше. Узнала и историю, связанную с Седым. И то, что Митя не предал, не подставил своего друга, только укрепило ее веру в этого человека. И, сама того не желая, она полюбила Митю и стала разыскивать его. Это было сложным и бесполезным занятием: найти человека — песчинку — в большом городе, тем более что Ружа плохо ориентировалась в Москве. И тогда она решила прибегнуть к помощи Рубинты.