Айрис Мердок - Лучше не бывает

С тех пор как она оказалась в спасательной лодке, уже больше часа назад, мысли Мэри стали странно отстраненными и спокойными. Возможно, бессознательно спасаясь от агонии надежды, она думала об Алистере и о словах Дьюкейна о нем: «Tel qu’en lui-même enfin l’éternité le change» [19]. Она мысленно изменила слова: «Каково это – быть мертвым, мой Алистер?» Стоило ей сказать «мой Алистер», как она почувствовала волнение, что-то вроде грустной безличной любви. Откуда она знала, что это волнение в ее сердце, в уме, где не было ничего, кроме этих почти бессмысленных слов, – что оно было любовью? И все же она знала, как можно любить их, мертвых, выстроившихся в длинные шеренги где-то далеко. Мертвый, думала она, мертвый, и абстрактно, пусто, безымянно оживила в уме идею сына.

Смерть случается, любовь случается, и вся человеческая жизнь – соединение случайностей. Если ты любишь то, что так хрупко и смертно.

Если любишь и вцепляешься в любимого, как терьер, не должна ли сама любовь перемениться? Есть только один абсолютный императив – императив любви, и если можно терпеть и выносить любовь к тому, кто должен умереть, что же означает тогда смерть? О смерть, укачай меня, дай мне желанный покой. Дай уйти из моего любящего сердца мрачному обвиняющему призраку. Человек создан из праха – смесь слабостей, моментная тень в хаосе явленного нам мира. Раз смерть и случай – то, из чего мы состоим, то любовь к кому-нибудь может быть только любовью к смерти и случаю. Эта измененная любовь скользит по океану случайностей, над призраками мертвых, любовь – такая безличная и такая холодная, что ее трудно узнать как таковую, любовь, лишенная красоты, она так мало известна тебе в опыте, что ты знаешь ее только по имени. Такую любовь Мэри чувствовала сейчас к своему мертвому мужу и к призраку без лица своего, возможно, мертвого сына.

Полицейский катер вернулся и неожиданно зажег яркий прожектор, направленный на скалу. Все вздрогнули. Теплый пурпурный свет потемнел вокруг них. Яркий полукруг на скале высветил ее красную с серыми полосами поверхность, блестевшую там, где только что был прибой. Над линией темно-коричневых водорослей росли белые маргаритки, свисающие, как пучки перьев, декоративные и нереальные в этом алмазном свете.

Слабая темная полоска появилась на воде. Мэри вздрогнула. Горячая надежда затрепетала в ней. Утонул, утонул, утонул – повторяло ее унылое сознание.

– Свод там снижается, – сказал один из спасателей.

– Что?

– Свод внутри снижается, он выше всего у входа. Пройдет еще минут пять, прежде чем они смогут выплыть.

Лучше бы он не говорил таких вещей, подумала Мэри. Через двадцать минут, через полчаса – что станет с ее жизнью? Сможет ли она вынести этот долгий канун смерти? Будет ли она вопить и плакать? Будет ли она существовать, будет ли она собой через полчаса?

Октавиен и Кейт сидели в лодке спасателей. Она могла видеть, как Кейт всматривается в черную тень в воде. Прошла минута. Люди в той лодке начали шептаться. Утонул. Мэри подумала: утонул. Лодки подходили ближе. Вода еще спадала. Отверстие входа становилось все больше и больше. Ничего не происходило. Утонул.

И вдруг раздался громкий крик. Что-то плюхнулось в черной дыре и задвигалось в сторону света. Мэри успокаивала сердце, сжатое в точку агонии.

– Это Минго.

– Что?

– Это всего лишь собака.

Мэри смотрела на черную дыру. Слезы боли текли по ее лицу.

Еще один плеск – и плывущая голова ясно вырисовывалась в свете, громкий крик, ответный крик.

– Это Пирс, – сказал кто-то ей в ухо. Возможно, Тео.

Теперь она сама ясно видела голову сына. Вторая лодка подплыла ближе. Кто-то прыгнул в море. Кто-то схватил его, кто-то поднимал.

– Я в порядке, – крикнул он, – я в порядке.

Тео смущенно поддерживал ее, как будто она нуждалась в поддержке, но она держалась прямо. Он в порядке. Теперь Джон, Джон.

– Вот он! – Это был голос Кейт.

Лодка Мэри сейчас почти уткнулась носом в скалу. Несколько людей были сейчас в воде, плавая вокруг входа в пещеру. Мэри увидела голову Дьюкейна среди них. Потом она уже оказалась совсем рядом с бортом лодки. Его толкали, тянули, поднимали из воды. Он еле стоял на ногах – тонкий белый абрис нагого человека. Он со стоном рухнул на дно лодки. Мэри скинула пальто и укрыла его им. Она обняла и крепко держала его.

– Я так понимаю, что с вами случилась серьезная неприятность в выходные, – сказал Биран. – Что же произошло?

– О, ничего особенного. Меня отрезало приливом.

– Ничего страшного, надеюсь?

– Нет, нет, все хорошо кончилось.

– Что ж, вы хотели меня видеть? Вы решили мою судьбу?

– Да, – сказал Дьюкейн. – Выпьете?

Был ранний вечер. Дьюкейн вылез из постели всего полчаса назад, и сейчас на нем был черный шелковый халат в красных звездочках поверх пижамы. В камине горел огонь, который он сам разжег, потому что Файви по непонятной причине отсутствовал. Он до сих пор чувствовал глубокий озноб, как будто внутри него лежал и не таял ледяной снежок. Но доктор успокаивал, что все будет хорошо. Минго, вероятно, спас его и Пирса от смертельного переохлаждения. По велению судьбы и случая вода остановилась в футе от них.

Сейчас Дьюкейн просто наслаждался тем, что живет. Существовать, дышать, просыпаться и находить, что ты еще здесь, было определенной радостью. Я – здесь, говорил он себе все время, я – здесь. О боже.

– Спасибо, – сказал Биран. – Я бы выпил джина, хорошо?

Дьюкейн подошел к окну, чтобы закрыть его. Шум часа пик на Эрлз-Корт-роуд затихал. Вечерний свет расцветил узкую улочку. О, как прекрасно выкрашены двери соседних домов, думал Дьюкейн, какие красивые блестящие машины. Будьте благословенны, вещи.

– Ну, Дьюкейн?

Дьюкейн мечтательно приблизился к камину. Он взял из ящика стола исповедь Рэдичи, положил на ближайший стул, а также копию криптограммы, начертанной Рэдичи на стене черной капеллы, сделанную им на большом листе бумаги.

– Сядьте, Биран.

Биран сел напротив него. Все еще стоя, Дьюкейн протянул ему лист бумаги с криптограммой:

– Можете ли вы с этим справиться?

Биран посмотрел на него:

– Нет. Что это?

– Рэдичи написал это на стене там, где он проводил свои… эксперименты.

– Мне это ничего не говорит. – Биран небрежно бросил лист на мраморный столик рядом с выпивкой.

– Мне тоже. Я подумал, вдруг у вас явится вдохновение.

– Что это, спиритуальный тест? Сатори – японцы это так называют? И какое это вообще имеет значение?

– Это имело значение для Рэдичи, – сказал Дьюкейн. – Для Клодии. Разве вам не интересно? – Он смотрел на Бирана.

Биран тяжело задвигался. Потом он встал и отошел назад, поставив стул между ними.

– Послушайте, – сказал он. – Я знаю, что я сделал. Мне не нужно, чтобы вы об этом мне говорили. Я знаю.