Вера Арье - Сердце мастера [litres]

Родион присмотрелся повнимательнее: сбоку на снимке стояла пометка: «ЖДП, Зал 14».

– Вот я и говорю: не иначе великая была женщи…

– Простите меня, Саломея… я вам чуть позднее о ней расскажу, – отмахнулся от нее Родион, разглядывая снимок.

Обрадовавшись, что месье не стал обвинять ее в излишнем любопытстве и склонности к шпионажу, горничная резво ретировалась на кухню.

– Я так обрадовалась, что удалось выяснить, каким поездом в Германию отправились работы Лебаска и Вергилия, что фотографии толком и не рассмотрела… Решила забрать копии на дом – это администрацией архива не возбраняется, они ведь давно в свободном доступе, – объясняла ему Оливия по телефону, пользуясь перерывом между лекциями.

– Рано или поздно, мы бы и сами это заметили. Но какова Саломея! Ничто от ее пристального взора не ускользает… «Прометей» Вебера стоит на фотографии на первом плане, а «Итея» – в самом дальнем углу среди прочих скульптур. Сразу и не разглядишь.

– Да, надо бы почаще привлекать к делу нашу Виолетту Жабо [43] Французский агент британской секретной службы, поддерживавшей движение Сопротивления во время Второй мировой войны. , – пошутила Оливия. – А ты уверен, что она не обозналась?

– Абсолютно! Помимо эскизов, сохранились фотографии, где Монтравель работает над статуей в своей мастерской. Это она.

– В «зале четырнадцать», который упоминается в транспортных документах, хранилось личное собрание Удо Вебера. Как ты и предполагал, оно не было официально инвентаризировано, поскольку не относилось к государственному конфискату. Можно предположить, что среди его трофеев были и предметы, похищенные из мастерской Монтравеля… Теперь уже ясно, что и «Итея» досталась баварцу!

– Ее отправили в Германию вместе с остальными шедеврами из «южной зоны», это очевидно, – согласился Родион.

– Знаешь, раз круг замкнулся на Вебере, надо бы побольше разузнать о его судьбе. Габи мне тут подсказала одно имя…

– Ты о ком?

– У официального скульптора рейха было несколько биографов. Один из них давно живет в Париже. – Он большая величина, этот Штакельберг! Боюсь, со мной разговаривать не станет…

– К чему ты клонишь, Иви? Не ходи вокруг да около…

– Тебе он не откажет. Организуй для меня эту встречу… пожалуйста.

Родион вдруг почувствовал, как встрепенулось помолодевшее от радости сердце: впервые с того момента, как начался этот квест, Оливия его о чем-то попросила.

Штакельберг оказался весьма колоритным персонажем. Проработав большую часть своей жизни историком искусств, а затем и ведущим культурной программы на центральном германском канале, он перебрался в Париж и открыл в Латинском квартале собственный книжный магазин. Туда любили захаживать «экспаты» и представители богемы: помимо книг на немецком, Штакельберг собирал со всего мира редкие художественные издания, которые зачастую годами валялись по запылившимся чердакам и хранилищам безо всякого движения.

Штакельберг и сам был автором нескольких объемных сочинений – в основном, биографий.

Вопреки ожиданиям Оливии, встретиться с ней он согласился охотно: у него в магазине частенько толкались парижские студенты – немцу нравилось окружать себя молодежью. Некоторые даже соглашались отработать все лето без оплаты, в обмен на скромное жилье: в верхнем этаже магазина при помощи китайских ширм было отгорожено небольшое пространство с мягкими диванами, парой кушеток и приставными журнальными столиками, на которые можно было сложить книги. Днем этот «салон» служил читальным залом для посетителей, а после закрытия магазина там обустраивалась на ночевку молодежь.

Оливия пришла на встречу вовремя – около шести. Ее встретила крупная веснушчатая шведка, которая сообщила, что герр Штакельберг ожидает ее «в мезонине». Махнув крепкой рябой рукой в сторону лестницы, она тут же переключилась на клиента, который задал ей какой-то вопрос по-немецки.

Оливия прошла через зал к деревянным ступенькам, которые вели наверх. В магазине совсем не было окон – он полностью состоял из книг. Разноцветные корешки глядели на Оливию отовсюду – с крышки старого пианино, с каких-то табуреток, приставных лесенок, приступочек, пюпитров и даже с поверхности чугунной батареи, которая на лето была отключена.

Лестница под ее ногами протяжно заскрипела, сообщая хозяину о новом посетителе.

Из проема между стеллажами появился жокейского телосложения джентльмен. Он был элегантно одет, но в какой-то совершенно непарижской манере: рубашка, жилет, сюртук и ботинки на толстой подошве выдавали в нем баварца.

Проследовав за ним «в мезонин», Оливия осмотрелась.

Это была комнатка-эркер с овальным окном, из которого лился жидкий вечерний свет. Слева стояло пурпурное вольтеровское кресло, а справа – письменный стол с лампой и ноутбуком. С удивительной для его возраста сноровкой Штакельберг подтащил кресло к столу и предложил его гостье, а сам уселся на свое рабочее место.

Подкрутив пушистые усы, чьи кончики и без того были кокетливо загнуты вверх, он заговорил обстоятельно:

– Месье Лаврофф – весьма уважаемая мной фигура! В нашей домашней библиотеке хранятся несколько его книг. Очень жаль, что они не переведены на немецкий… Передайте ему, что я могу поделиться контактами берлинских издателей – думаю, они бы охотно за это взялись.

– Обязательно, – вежливо улыбнулась Оливия, которая уже привыкла, что большинство профессиональных бесед начиналось с комплиментов в адрес «месье Лаврофф».

– Он сообщил мне, что вы заинтересовались биографией Удо Вебера… Это настолько редкий случай в наши дни, что я просто не мог отказаться!

– Да, меня заинтриговали некоторые факты из его жизни. Насколько мне известно, Вебер вернулся в Германию за несколько месяцев до окончания оккупации, верно?

– Все так. Когда стали просачиваться слухи о скорой высадке союзников и грядущем освобождении Парижа, Вебер предпочел уехать.

– Это было в мае сорок четвертого?

Штакельберг взглянул на нее со смесью любопытства и уважения.

– Совершенно верно. В самом конце весны…

– А что вам известно о вывозе его личной художественной коллекции?

– Перед тем как покинуть Францию, Вебер отослал свои вещи в Германию: мебель, гобелены, картины из квартиры на Елисейских Полях и все скульптуры, которые были выставлены несколькими месяцами ранее в Оранжери. Они хранились в ожидании своей отправки в музее Жё-де-Пом, который, как вы знаете, стоит буквально напротив того места, где проходила перед этим его персональная экспозиция.

– Действительно, так все удачно совпало: ведь именно из Жё-де-Пом отправлялись в путь ворованные предметы искусства…