Мария Спасская - Мистическое кольцо символистов [litres]

Заперев архив, мы поднялись наверх и я опять окунулась в невероятную роскошь усадьбы фон Бекка. Взошли по парадной лестнице к установленному в просторном холле длинному столу, за которым пока еще никого не было. В центре стола возвышались пластиковые таблички с названиями кружков.

– Садись, куда хочешь, я твою табличку принесу. Как написать – «Клуб кинолюбителей»?

– Звучит хорошо, – кивнула я.

– Ты обживайся тут, я сейчас.

Вера Донатовна развернулась и припустила вниз по лестнице. В сумке завибрировал смартфон, и, вынув аппарат, я ответила на вызов Лады.

– Привет, Соня, – протянула доктор Белоцерковская. – Как устроилась на новом месте?

– Все хорошо, спасибо, Лада, – бодро откликнулась я.

– Как тебе новые соседи?

– Приятные люди.

– Должна тебя предупредить, что лучше тебе держаться от них подальше. Я навела справки, и выяснила, что Вера Донатовна Ветрова была пациенткой Карлинского.

– Как странно! Вера Донатовна милейшее создание. От чего же она лечилась?

– Пятнадцать лет тому назад старуха поймала мальчишек за безобидным занятием – дети баловались в архиве, бобины с пленками разматывали. Надо же было понимать, что это дети! А Ветрова едва их не убила. Хорошо, подоспели другие взрослые, насилу оттащили. Веру Донатовну отправили в Кащенко, где она и познакомилась с Карлинским. Там же произошла эпохальная встреча со следователем Цоем.

– А следователя за что поместили в лечебницу?

– За попытку самоубийства. Выстрелил себе в сердце, а оно у него оказалось с правой стороны, и попытка не увенчалась успехом, так что все закончилась психиатрической больницей.

– Надо же, какой Виктор отчаянный! А по нему и не скажешь. Выглядит, как типичный рефлексирующий интеллигент.

– Зря смеешься, Софья, – оборвала меня собеседница. – Карлинский собрал вокруг себя питомник из пациентов с психиатрическими диагнозами. И еще неизвестно, во что это выльется.

Раньше, до утренней беседы с дядей, я бы обязательно обиделась на «людей с психиатрическими диагнозами» и сказала бы в ответ какую-нибудь резкость. Потому, что мне они очень нравились – Карлинский, Виктор и Вера Донатовна. По сути, я ведь тоже «человек с диагнозом» и чувствую себя одной из них. И я бы не сдержалась и нахамила. Но это раньше. Теперь же я сосчитала до пяти, и спросила себя, станет ли хорошо от дерзкого ответа Соне Кораблиной? И сама себе ответила, что Соне Кораблиной хамство только навредит, Соне не стоит ссориться с доктором Белоцерковской. И потому свела все к шутке, процитировав дядюшку:

– Карлинский говорит, что здоровых людей нет. Есть недообследованные.

– Смотри, Софья, я тебя предупредила. Каюсь, я допустила ошибку, не выяснив все сразу и до конца, и готова опротестовать опеку Карлинского. Но для этого нужны веские причины. Тебе есть что рассказать о Карлинском компрометирующего?

Наш разговор мне окончательно разонравился, и я решила его по-быстрому свернуть.

– Лад, ты извини, я тороплюсь, – глухо пробормотала я, но Лада меня знала как облупленную.

– Соня, – устало произнесла доктор Белоцерковская, – мы с тобой всегда отлично ладили. Если решишь перебраться ко мне и дашь согласие, чтобы я оформила опеку на себя, я буду только рада. Но для этого нужно уличить Карлинского в недостойном поведении. Надеюсь, ты умная девочка и все понимаешь правильно.

В трубке послышались короткие гудки, и я сунула аппарат обратно в сумку. А по лестнице уже снова звонко стучали сандалии Веры Донатовны.

– Табличка отлично получилось! Теперь и у нас в Доме культуры будет свой «Клуб кинолюбителей». Дети всегда тянутся к кинематографу. Я чувствую себя ужасной эгоисткой – всю жизнь тут провела, а к отцу в подвал за последние лет пятнадцать так и не нашла в себе силы спуститься. Все откладывала на потом. А «потом» все никак не наставало. Я уже думала, что так и умру с тяжким грузом на душе. Но теперь-то уж я спокойна – ты, Сонечка, отлично со всем справишься и вернешь кинематографу наследие фон Бекка.

Внизу послышались голоса, и я увидела, как вверх по парадной лестнице поднимаются дородная женщина со сложной укладкой на обесцвеченных волосах и улыбчивый парень, кренящийся под тяжестью перекинутой через плечо внушительной сумки.

– Прошу любить и жаловать – Фотостудия и Драматический театр, – указывая на поднимающихся, сообщила Вера Донатовна. – Володя Певцов и Ксения Всеволодовна Гальперина. А это, – старушка развернулась ко мне, – Соня Кораблина.

– Значит, ты, Соня, будешь называться у Веры Донатовны Клуб кинолюбителей, – еще шире заулыбался фотограф, кивнув на установленную Ветровой пластиковую табличку. И уселся рядом со мной.

С другой стороны устроилась руководительница драматического театра. Села и загудела мне в ухо:

– Готовься, Софья! Сейчас начнется!

– Что начнется? – не поняла я.

Ксения Всеволодовна тонко улыбнулась и со значением произнесла, округляя жирно накрашенные губы:

– Прослушивание. Практика показывает, что поступающие в драматический кружок читают в основном трех авторов – Пушкина, Лермонтова и Крылова. Мы с Володей каждый год пари держим – кто в этот раз будет преобладать. Я всегда ставлю на Пушкина, Володя – на Крылова. Не хочешь поставить на Лермонтова?

– Пожалуй, воздержусь.

– А если бы ты участвовала в конкурсе, какого поэта бы выбрала?

– Гарсиа Лорку. Читала бы «Поступь сигирийи» [6] Сигирийя – танцовщица фламенко. в переводе Гелескула.

– А ну, прочти!

Я собралась с мыслями и начала:

Гальперина подняла подведенные синим глаза к расписному потолку и воскликнула:

– Потрясающе! Превосходно! Какой сумасшедший поэт, какие безумные стихи! Ну и ты читала неплохо. А есть другие поэты, о которых сложно сказать, чем они примечательны. Имя вроде всем известно, а ни одного стихотворения никто не вспомнит. Вы ко мне? – любезно осведомилась она у подошедшей к столу пожилой дамы, застывшей напротив таблички «Драматический театр». Из-за спины ее выглядывал мальчонка лет десяти.

– Хочу внука к вам записать, – проговорила посетительница, подталкивая мальчика вперед.

– Стихи прочтешь? Или басню? – улыбнулась ребенку Ксения Всеволодовна.

– Стихи, – буркнул ребенок и завел: