Лорен Оливер - Сломанные вещи

– Это все было сказкой, – громко говорит Бринн, и мисс Грей, хмурясь, поворачивается к ней. – Это была сказка, и Саммер хотела, чтобы она закончилась.

Мисс Грей качает головой.

– Она начала меняться. Начала прогуливать уроки и курить марихуану. До меня стали доходить слухи о том, чем она увлекается. И это после того, что я для нее сделала…

– Это вы обустроили тот сарай, – говорю я.

– Я сделала это ради нее. Ради вас всех. Чтобы сделать Лавлорн реальным.

– И тех птиц тоже убили вы, – говорит Бринн и касается пальцем темной татуировки на своем запястье, возможно, неосознанно. – Вы убили их, насадили на заостренную палку и оставили там, где мы, как вам было известно, непременно их найдем.

Те птицы, те вороны, окоченевшие, покрытые заледеневшей кровью, две на палке и одна, еще трепыхавшаяся перед смертью в снегу. В тот день в школе мы съели на обед лазанью, и я помню, какой у нее был вкус, когда меня ею вырвало и какой ярко-оранжевой она казалась на белом снегу.

И тут внезапно в моей памяти всплывает еще одно воспоминание – я совсем об этом забыла – воспоминание о том времени, когда Райан Кастро решил, что будет смешно, если он попытается заставить меня заговорить, плюнув мне в лицо в коридоре и заставив попробовать дать ему сдачи. Это было еще до того, как мы с Саммер стали подругами, – тогда она была просто новенькой, которая одевалась в экстравагантной манере, но она подошла прямиком к Райану, согнув руку в локте, прижала его к стене и сказала: Еще раз увижу – убью. А потом стала всем говорить, что я не разговариваю, потому что не хочу общаться с идиотами.

Вот в чем состоит проблема со словами и даже с целыми историями: истина никогда не бывает одна. Саммер была ужасна. Мы ее ненавидели. А еще она была очаровательной, волшебной, и мы должны были уберечь ее, но не уберегли.

– Это просто предостережение, – отвечает мисс Грей. – Ей не следовало заниматься тем, чем она занималась, – это было неправильно. Это плохо не нее влияло. Я хотела уберечь ее.

– Вы делали ей больно, – говорю я. И это я тоже знаю – знаю точно. Я понимаю это инстинктивно, не желая этого понимать, не желая об этом думать. – Она доверяла вам, а вы причиняли ей боль. – Кто знает, как это началось – короткие прикосновения к колену, долгие объятия, поцелуй в лоб. И Саммер, прекрасная, сумасбродная, с расшатанными нервами Саммер, которая когда-то сидела в моей комнате и резала старыми ножницами свое запястье, прося: Поклянись, поклянись, что ты меня любишь, – девочка, которая не знала, что собой представляет любовь, если она не сопровождалась болью, – вполне могла поверить, что это и есть любовь. Она действительно в это верила, как Бринн верила, что никогда не сможет вернуться домой, как моя мама верила, что может заново отстроить свою жизнь, копя одну коробку за другой, один купон на скидку за другим, один конверт за другим, а я сама верила в того Оуэна, который больше не существовал.

Не перестала ли Саммер перед самым своим концом понимать, что реально, а что нет? Я помню, как она выглядела в тот последний день, когда мы поднялись на холм и увидели ее издалека на длинном поле, – она была как ангел, который лишь на время был пригвожден к земле, как человек, который не создан для того, чтобы долго оставаться в этом мире. К тому времени она уже в самом деле верила. Верила в Лавлорн, в Фантома, в то, что надо принести этому существу жертву.

И, возможно, даже эта сказка была лучше того, что с нею происходило и чего она не могла остановить.

– Я любила ее, – говорит мисс Грей. – Я хочу, чтобы вы это знали. Я любила ее больше всего на свете.

Бринн, дрожа, встает.

– Вы не любили ее, – заявляет она. – Вы даже не понимаете значения этого слова.

– Ты ошибаешься, – упорствует мисс Грей. Сейчас она выглядит до странности маленькой, словно ее тело съежилось под одеждой. – Поэтому-то я так и поступила. Она пыталась бросить меня. Она так запуталась. Из-за этого мы и поссорились за день до того, как она умерла. – Не «за день до того, как я ее убила», а «за день до того, как она умерла». Как будто это был несчастный случай. Как будто Саммер сама напоролась на нож, все семь раз. – Когда она не ответила на мой звонок, я пошла ее искать. Я знала, что она наверняка отправилась в Лавлорн. Но когда я увидела, что она делает… – Ее голос срывается, и на миг мне кажется, что женщина заплачет. – Увидела нож, и канистру с бензином, и того кота. Жертвоприношение, которое должно было изгнать Фантома. Которое должно было изгнать меня . Она – она боялась меня. – Она качает головой, как будто сама эта догадка кажется ей лишенной смысла. – Боялась меня. Я просто хотела помешать ей бежать дальше. Я хотела, чтобы она послушала меня. А потом я подумала… – Она щурится, словно пытаясь придумать, как объяснить решение математической задачи. – Понимаете, она была так эмоционально нестабильна, так трудновоспитуема. Она бы наверняка плохо кончила. И я подумала, что она могла бы остаться в Лавлорне.

Когда Оуэн встает, он заботливо кладет руку мне на талию, чтобы помочь встать вместе с собой. Я этому рада. Я уже не чувствую даже собственных ног. Меня переполняет донельзя странное чувство – чувство облегчения и вместе с тем утраты, как бывает, когда ты наконец отказываешься от попыток чего-то достичь.

– Нам придется пойти в полицию, мисс Грей, – говорит Оуэн, и тон его очень вежлив и официален. – Пожалуйста, дождитесь их. Это будет правильно и честно.

Она поднимает глаза и снова щурится, глядя на нас. У нее одно из тех лиц, которые забываешь уже через пять минут. Может быть, поэтому-то мы тогда ничего и не видели?

– Я не стану никуда убегать. – Она разводит руками. – Как я уже говорила, все это время я ждала… и я принимаю то, что будет лучше.

Я понимаю, что нам не следует уходить. Надо вызвать полицию и подождать, чтобы удостовериться, что она и впрямь никуда не убежит. Но нам необходимо убраться отсюда. Прочь, прочь, прочь, на свежий воздух, прочь от этой духоты, прочь от мисс Грей и истории о любви, которая похожа на кровопускание.

Но прежде чем мы добираемся до двери, я оборачиваюсь, потому что внезапно ко мне приходит прозрение, и я ясно вижу все – все о Саммер, все о том, кем она была и кем пыталась стать; но вместе с тем я впервые понимаю, что такое Лавлорн и почему Джорджия Уэллс закончила свою книгу именно так. Все наши попытки разгадать, почему она оборвала последнее предложение на полуслове, все наши теории о внезапно пережитом ею потрясении, о творческом кризисе, приведшем к утрате вдохновения, или о том, что за первой книгой должно было последовать продолжение, – все это чудовищная ошибка. Она оставила свою историю незавершенной, ибо в этом и состоит смысл историй – в том, что даже в их концовках повествование все еще развивается.