Делия Оуэнс - Там, где раки поют

– Возможно. Неочевидно, но возможно. Несерьезная какая-то улика. Подвеска, которой нет.

– Пока что это единственная наша зацепка. Не считая следов, которых нет, и непонятных красных волокон.

– Да.

– Одного не пойму, – недоумевал Джо, – зачем ей подвеску снимать. Даже если он ее обманул и она решила его убить. Допустим, это мотив, хоть и притянутый за уши, – так зачем же снимать подвеску, ведь это ее сразу выдаст с головой?

– Знаешь ведь, как это бывает. Во всяком деле об убийстве что-нибудь да не сходится. Преступники ошибаются. Может, ее взбесило, что он до сих пор носит подвеску, и после убийства она взяла ее да и сдернула. Не подумав, что подвеска связывает ее с убийством. Ты же сам рассказывал, что у Чеза были на болоте какие-то дела. Может, ты и прав, только не наркотики, а женщина. Эта женщина.

Джо заметил:

– Все одно, наркотик.

– А болотный люд следы заметать умеет, они же охотники – и зверя выслеживают, и силки ставят, и капканы, и прочее. Что ж, вреда не будет, если мы туда съездим, побеседуем с ней. Спросим, где она была той ночью. И про подвеску тоже спросим – припугнем ее чуток.

Джо отозвался:

– Знаешь к ней дорогу?

– По воде – не уверен, а на машине – думаю, доберусь. По той извилистой грунтовке, мимо длинной цепи лагун. Помнится, несколько раз приходилось туда выезжать, к ее отцу. Работенка была не из приятных.

– Когда поедем?

– Чуть свет, чтобы с утра пораньше ее застать. Завтра. Но сначала еще раз наведаемся к вышке, поищем эту подвеску. Вдруг она там и валяется?

– С чего бы ей там валяться? Мы же все обшарили, искали следы, улики, зацепки.

– Все равно надо. Поехали.

Позже, прочесав ил у подножия вышки сначала граблями, потом руками, они заключили, что подвески с раковиной тут нет.

Бледные лучи рассвета сочились сквозь пелену облаков, когда Эд и Джо пустились по грунтовке через торфяники к дому Болотной Девчонки, пока та не уплыла. Несколько раз сворачивали не туда – в тупик или к какой-нибудь развалюхе. Из одной хибары раздался вопль: “Шериф!” – и прыснули во все стороны голые люди, попрятались в ежевичнике.

– Долбаные торчки! – прорычал шериф. – Самогонщики, те хоть одетые ходили.

Но вот и поворот к хижине Киа.

– Нам сюда, – сказал Эд.

Неуклюжий пикап свернул на тропу, почти беззвучно подкатил к хижине и остановился футах в пятидесяти от крыльца. Шериф и его помощник бесшумно выбрались из машины. Эд постучал по деревянной раме сетчатой двери:

– Эй! Хозяева дома? – Никто не ответил, и он постучал снова. Выждали минуты две-три. – Обойдем вокруг, посмотрим, здесь ли ее лодка.

– Не надо. Вот, похоже, бревно, к которому она лодку привязывает. Нету ее, теперь ищи-свищи! Черт! – с досадою сказал Джо.

– Да, услыхала, как мы подъезжаем. Кролика спящего и того услышит.

В следующий раз выехали затемно, пикап оставили подальше от хижины, а лодку обнаружили привязанной к бревну. Но на стук снова никто не отозвался.

– Здесь она, следит за нами, – прошептал Джо. – А как иначе? Притаилась среди этих чертовых пальм. Где-то рядом, нутром чую. – Он заозирался, шаря глазами по зарослям.

– Нет, так не пойдет. Если отыщем улики, получим ордер. Поехали отсюда.

Поначалу Чез приплывал в лагуну Киа каждый день, закончив работу в “Вестерн Авто”, и они отправлялись в дальние протоки с берегами, поросшими дубняком. В субботу с утра Чез взял Киа на вылазку вдоль океанского побережья, где она никогда не бывала – для ее лодки слишком далекое путешествие. Там, вместо знакомых ей плавней с бесконечными камышами, повсюду, куда ни глянь, поблескивала прозрачная вода, а по берегам стояли пронизанные солнцем кипарисовые рощи. Меж водяных лилий и изумрудных, напоенных светом речных трав замерли белоснежные цапли и аисты. Устроившись, будто в креслах, на огромных корнях кипариса, Киа и Чез уплетали бутерброды с острым плавленым сыром и чипсы и улыбались, глядя, как возле их ног плавно скользят по воде гуси.

Как большинство людей, к болоту Чез относился потребительски – дескать, здесь надо рыбачить, ходить на лодке, а то и вовсе его осушить – и дивился, что Киа знает каждый поворот, каждое дерево, каждую корягу. Он посмеивался, видя, как осторожна Киа – чуть что замедляет ход, бесшумно проплывает мимо оленей, боится спугнуть птицу с гнезда. Равнодушный ко всякой живности и раковинам, он только плечами пожимал, когда Киа что-то зарисовывала в блокноте или подбирала перо для своей коллекции.

– Зачем ты рисуешь траву? – спросил он однажды, когда они сидели на кухне.

– Не траву, а ее цветки.

Чез расхохотался.

– У травы цветов не бывает!

– Еще как бывают! Видишь вот эти лепестки? Совсем крохотные, изящные. Каждый вид цветет по-своему.

– Ну и на что тебе это?

– Я веду записи, чтобы больше узнать о болоте.

– Знать о нем нужно одно: где тут рыбные места, а уж это я тебе расскажу, – ответил Чез.

Киа посмеялась, подыгрывая ему, – это было на нее не похоже. Она предавала себя, чтобы не остаться в одиночестве.

В тот же день, проводив Чеза, Киа отправилась на болото одна, но одинокой себя не чувствовала. Она разогналась чуть сильнее обычного – длинные волосы развеваются по ветру, на губах легкая улыбка. При мысли, что скоро они снова увидятся, будут вместе, у нее будто крылья за спиной вырастали.

И вдруг, огибая островок высокой травы, она увидела Тейта. Он был довольно далеко, ярдах в сорока, и не услышал ее мотора. Киа тут же заглушила мотор и, схватив весло, укрыла лодку в тростнике.

“На каникулы приехал”, – прошептала она. За эти годы Киа видела его несколько раз, но издали. И вот он, тут как тут, непослушные кудри выбились из-под красной кепки, лицо бронзовое от загара.

Тейт в высоких болотных сапогах стоял в лагуне, набирал пробы воды в крохотные склянки. Не в банки из-под варенья, как в детстве, а в пробирки, что позвякивали в специальном ящике. Настоящий ученый, она ему не ровня.

Киа не повернула сразу прочь, какое-то время наблюдала за ним, размышляя о том, что, наверно, ни одна девушка никогда не сможет забыть свою первую любовь. И, протяжно вздохнув, поплыла назад тем же путем.

На другой день, когда Чез и Киа плыли вдоль берега к северу, за ними увязались дельфины. День был пасмурный, над водой стелился туман, будто щекотал волны. Чез выключил мотор, достал губную гармошку и принялся наигрывать старинную песню “Майкл, к берегу греби”, щемящую, мелодичную, – в 1860-х ее пели рабы, когда шли на веслах к материку с прибрежных островов Южной Каролины. Эту песню напевала Ма, когда мыла полы, и Киа смутно помнила слова. К катеру, будто привлеченные музыкой, подплыли дельфины, уставились любопытными глазами на Киа. Двое прижались к самому борту, и Киа, наклонившись к ним близко-близко, тихо завела песню: