Валерий Махов - Сезон мести

— А как быть с Исямовой? Она неровно дышит в его сторону.

— Да срать я хотел на Исямову! Силовой захват и принудительное водворение в пресс-хату. Исямовой скажешь, моя команда. А будет выступать, скажи, что шепнешь ее мужу, мол, она с блатными любовь крутит. Он такой зверь ревнивый, что она поверх формы паранджу носить будет. Как понял?

— Понял.

— Выполняй. Только в этот раз лично проследи, чтобы все по-человечески, в смысле… ну, ты меня понял…

В больничной камере Голицын, Кукушкина и Кротов помянули Мухина и стали ломать голову над бредовым планом по освобождению Голицына из неволи.

— Короче, Князь, если Дед с Дубом сегодня не решат, мы с Кукушкиной завтра с утра подмываемся экстрактом ромашки — правда, Лена? — берем большую банку вазелина — правда, Лена? — и идем… Куда идем?

— В загс, — попытался угадать Голицын.

— Дурак ты, Князь, дураком и остался. На ковер к генералу. В приемной мажемся вазелином — правда, Лена? — прорываемся к «самому», он видит, какие мы красивые, чистые, преданные делу, на все готовые и даже слегка подмазанные, и делает свой выбор. И вот кого он вые… тьфу ты, выберет, тот и спасает тебя ценой собственной чести или жизни. Правда, Лена?

— Правда, Кротов, — забрасывая две самые совершенные геометрические фигуры одна на другую, томно ответила Кукушкина.

С этого момента Голицыным овладело какое-то непонятное беспокойство. Только он долго не мог понять, почему именно. Вдруг в коридоре раздались звуки шагов, дверь в камеру резко открылась — и на пороге появились четыре офицера во главе с начальником оперчасти майором Ореховым.

— Почему в камере посторонние? Кто такие? Кто пропустил? — с порога не своим голосом заорал Орехов. — Уже баб с сутенерами к преступникам на больничку стали водить!

Кукушкина заплакала, чем не на шутку разозлила Орехова. Он заорал еще громче, обращаясь к контролеру:

— Майора Исямову ко мне, срочно! Пусть объяснит, почему режимный объект в дом терпимости превратился.

Внезапно забытый всеми Кротов, подскочив к майору, который был на две головы выше его, крикнул:

— Это кто же здесь сутенер? Ты, перхоть подзалупная! — И резко ударил его под дых.

Все вначале растерялись, а Орехов, согнувшись над соседними нарами, как археолог над античной амфорой, начал извергать недавно съеденный завтрак. Опомнившись, остальные опера бросились бить пьяного Кротова. Били долго, зло и тихо. В процессе этой свалки Кукушкина упала на Антона, и он, вдохнув ангельский перегар, успел шепнуть ей, чтобы она немедленно нажала в коридоре тревожную кнопку вызова спецназа. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось, если бы на крики и шум не прибежала майор Исямова.

— Что вы себе позволяете? Ну-ка, вон отсюда! Пока я здесь хозяйка, никто в больничке командовать не будет.

Орехов, бледный и слегка покачивающийся, уже закончил и, чеканя каждое слово, ответил:

— На тюрьме один хозяин, и зовут его Бардак Беспределович. А поддерживаем его мы, опера и режимники, его верные слуги. Вас, майор Исямова, вызывает к себе начальник СИЗО, а Голицына мы забираем для профбеседы с последующим водворением в штрафной изолятор за нарушение режима содержания и членовредительство. Посторонних, допустивших развратные и хулиганские действия, препроводят в дежурку для дальнейшего разбирательства.

— Послушай, Орехов, мне известна твоя «честность» и «принципиальность», но всему есть предел. Только что, как говорит мой муж, ты нажил себе кровника в моем лице. Я сейчас иду к начальнику и даю тебе слово, что через десять минут он отменит свои дурацкие и преступные по отношению к Голицыну приказы. А пока я не вернусь, всем оставаться на местах. Ждать и бояться!

Резко повернувшись на каблуках, Исямова вышла из камеры, а вместе с ней в коридор просочилась и Кукушкина. Как только они вышли, Орехов, обращаясь к Голицыну, сказал:

— Послушай, капитан, давай лучше без эксцессов. Встань и иди за нами, а то хуже будет! А посторонних, — сказал он, повернувшись к контролеру, — нужно обшманать, вдруг что-нибудь запрещенное пронесли. — Он криво улыбнулся и подмигнул Кротову.

Голицын встал и, пошатываясь, стал медленно одеваться. Орехов заметно нервничал. В коридоре Кукушкина спиной изо всей силы давила на кнопку. Ничего не знающий, но все понимающий, пьяный Кротов снова попытался затеять драку, и его, быстро вырубив, уложили на носилки. Однако когда Голицына уже вели по коридору, на лестнице раздался громкий стук сапог спешащего на помощь спецназа. Опера, оценив обстановку, на всякий случай отшатнулись к стене. Орехов попытался было что-то вякнуть, но здоровенный двухметровый Уваров тихо шепнул ему на ухо, и начальник оперчасти смачно выругался и, быстро зашагав по коридору, бросил на ходу неизвестно кому:

— Дурдом, а не тюрьма.

Антона вернули в палату. Уваров на глазах у ничего не видящего контролера дал Голицыну свой мобильник и на всякий случай оставил у дверей двух своих кинг-конгов, сказав им:

— Пост номер один…

Ярким солнечным днем Дубцов, Кротов, Кукушкина и еще несколько оперов стояли у двери СИЗО, ожидая выхода Голицына. Дверь открылась, и наружу вышел огромный командир спецназа Уваров, а следом за ним растерянный и счастливый Голицын. Последней появилась Исямова.

Взгляды двух женщин встретились, и Исямова, трезво оценив свои шансы, быстро простилась и вернулась в СИЗО. Да оно и к лучшему. В таких учреждениях каждый хороший человек на вес золота. Вырвавшись из объятий оперов, Антон подошел к Лене.

— А почему ты меня не поздравляешь, не обнимаешь?

— Обнять тебя как боевая подруга я не могу. Мы уже это переросли. А по-другому при всех, да еще на фоне этого милого домика, нет никакого желания. Давай побыстрее уедем отсюда.

Прозвучала уже знакомая команда Дубцова:

— По пони! — И все расселись по машинам. Все, кроме Антона и Лены, которая молча бросила ему ключи от своей машины и покорно села на пассажирское сиденье. Сидящие в служебном «уазике» переглянулись и негромко засмеялись.

— Ну что, в хозяйство? — спросил водитель.

— Чтоб мне до пенсии в этом году не дожить, но это нужно отметить. Вперед, на природу, через подвластные, тьфу, подотчетные нам магазины, — сказал, захлопывая дверь, Дубцов.

Впервые в жизни Антон так сильно волновался. Все эти несколько ураганных дней, в которые спрессовалось столько эмоций, страстей и событий, что их хватило бы иным людям и на десять жизней, сделали Антона неузнаваемым. Оказавшись с Леной наедине, он вдруг занервничал. Пока всей толпой жарили мясо и пили водку на природе, обсуждали события последних дней, было еще ничего. Но, расставшись с друзьями и приехав к Лене домой, он скис и высыпался в носки. Куда девались его обычные напор и лоск? Он сидел в большом удобном кресле, не зная, что сказать и как себя вести. Лена тоже была полностью выжатой. Но Ева, составляющая стопроцентную суть каждой женщины, рванула штурвал инициативы на себя. Она молча раздела Антона, отвела его в ванную. Бережно, как ребенка, искупала, не замочив бинтов и насухо обтерев махровым американским флагом. Уложила в постель. Слова Лены хрустальными молоточками медленно и кайфово разрывали уже, казалось бы, неспособный ни к какому восприятию мозг Антона.