Виктория Платова - Из жизни карамели

Тут Рыбе надо было промолчать, а лучше – спросить, как себя чувствует депутат после ночных возлияний и утреннего похмелья. Посочувствовать, хлопнуть по плечу, рассказать анекдотец. Но… вместо этого Рыба (не иначе, как науськиваемый гнусными духами) сдерзил:

– Почему же не обломится? Тебе ведь обломилось.

– И не думай. – Николаша поднял обе руки и застыл в воинственной позе паука-каракурта.

Но пауков-то как раз Рыба-Молот не боялся, наоборот, испытывал к ним нечто вроде симпатии. А все потому, что до дзэн-чайки по имени Джонатан Ливингстон прочел еще одну книжку с зоологическим уклоном – «Восьминогие охотники» венгерского писателя Эрвина Турчани, иллюстрации Ласло Ребера, издательство «Корвина», 1966 год.

– Еще как подумаю.

– Я тебя сгною, – мрачно пообещал Николаша.

– Рискни здоровьем.

– Я тебя… упеку на всю катушку за… за хулиганские действия в отношении депутата Городской думы. Представителя партии власти!

– Ась? – Рыба приложил к уху здоровую руку. – Не того ли это депутата и представителя, которому купили должность по его многочисленным заявкам?

– Гад! – Лексикон Николаши не отличался особым разнообразием. – Еще и за оскорбление тебе зачтется!

– Плюю на тебя! – парировал Рыба.

– Слюны не хватит! – парировал Николаша. – Сам захлебнешься!

– А вот посмотрим!

– Посмотрим, посмотрим!

– Забыл, кто я? – Николаша, кажется, нащупал неведомую Рыбе тактику и слегка приободрился.

– Пигмей, вот кто! Карлик злобный! Крошка Цахес! – Так называл Николашу Ян Гюйгенс, и Рыба, неожиданно вспомнив об этом, не преминул пустить крошку в дело.

– Вот тут ты ошибаешься. Я тебе не пигмей, я – потомственный шаман. И я на тебя такое нашлю – не обрадуешься! В муках подыхать будешь! Только червь от тебя останется!..

Вот что выпустил из вида впавший в раж Рыба-Молот: депутат Городской думы и вправду был шаманом. Об этом свидетельствовали туманные намеки очевидцев, его собственный опыт общения с бубном и шкурой, струя из депутатского пениса, вылетающая под давлением в сорок атмосфер. И наконец – страшные, несущие смерть духи нгылека, которые посыпались намедни из Николашиных глаз, чтобы…

чтобы накинуться на Рыбу. И возможно, свести его в могилу.

Рыбе-Молоту резко поплохело. А от мысли, что визит духов – не случайность, а спланированная Николашей акция, на манер древнегреческой засылки Троянского коня, поплохело еще больше. Минута-другая – и Рыба повалился бы перед Николашей с холопским воем: «Не дай погибнуть, благодетель, век за тебя буду бога молить!» Но Николаша сам испортил все дело, неожиданно сказав:

– Вернешь духов – может, и прощу. Не буду применять санкций. И в живых останешься, только придется тебе убраться отседова.

– Каких духов? – прикинулся шлангом Рыба.

– Неважно каких. Верни и все. Тебе с ними не справиться, подохнешь, как собака.

– Ты же не подох.

– Я – одно. Я за них дорого заплатил. Я за них душу продал.

Кому именно он продал душу, Николаша не пояснил. А Рыба и спрашивать не стал, чтобы не углубляться в дебри холодного земляного ада. Или как там выглядит ад у ненцев? Надо бы спросить у всезнайки Яна Гюйгенса…

– Не знаю я ничего ни про каких духов.

Николаша покраснел, сморщил рот и стал что-то говорить: быстро-быстро, тихо-тихо, на непонятном Рыбе языке. И тотчас же в висках Рыбы-Молота застучали барабаны, запела тетива, а где-то в глубинах мозга послышался устрашающий рык и отдаленный лай. Затем вступила еще парочка не слишком приятных звуков: как будто где-то (в несчастной Рыбьей голове, где же еще!) трещала, искрясь, электропроводка. И какая-то тварь (злобные духи, кто же еще!) елозила пенопластом по стеклу. Последний звук Рыба-Молот ненавидел особенно. Ненавидел с детства, до трясучки и обмороков. И потому изготовился упасть с копыт долой, предварительно изумившись – откуда это у него в башке пенопласт со стеклом? И – паче того – электропроводка? И что будет, если она таки перегорит?.. Додумать про электропроводку Рыба не успел, потому что рот его самопроизвольно открылся и… из него вылетели слова – причем на том же языке, на котором причитал Николаша. И звучали они примерно так: «Нгылека сийда нямгу!» Появление этих диковинных слов сопровождалось спецэффектами в стиле театрализованных шоу мага и чародея Дэвида Копперфильда, а именно: разноцветным туманом и вспышками огней. Кроме тумана и огня, были еще комья серой, похожей на порох земли, на ходу трансформирующиеся то ли в животных, то ли в птиц. Каких именно – Рыба не разглядел, потому что они, едва появившись, тут же рассыпались и исчезали.

Неизвестно, что произвело на Николашу большее впечатление, – сами слова или действо, им сопутствующее, но он затрясся, сполз на пол и забился под стол, закрыв голову руками. А потом и вовсе отключился. А неприятные звуки в голове Рыбы улетучились сами собой. Озадаченный таким поворотом дела, Рыба присел перед столом, с лежащим под ним депутатом, на корточки и впал в глубокую задумчивость. Означает ли происшедшее, что духам надоело пребывание в чужеродно-европейском теле и они всем скопом переместились в родные ненецкие пенаты? Вот если бы так!

Правда, в этом случае Рыба-Молот теряет свою власть над Маргарет Тэтчер Ямало-Ненецкого автономного округа, и ее снова приобретает Николаша.

Да и хрен с ней, властью.

Ничего хорошего от нее не будет, одна сплошная неловкость и двусмысленность. К счастью ли, к сожалению, но прелести Веры Рашидовны нисколько не воодушевляли Рыбу в долгосрочной перспективе. Особенно сейчас, когда он узнал о существовании Изящной Птицы. Вот кто мог составить его мужское счастье – Изящная Птица, а отнюдь не Вера Рашидовна, пусть и окруженная яхтами и виноградниками. Мысли Рыбы-Молота снова устремились к абстрактной долине Арарата, где бродили абстрактные звери, часть которых была занесена в средневековые бестиарии, а часть – в Красную книгу. Мысли устремились бы и дальше, непосредственно к Изящной Птице, но их полет был неожиданно прерван очухавшимся Николашей.

Для начала он застонал и открыл глаза – сначала правый, а потом левый. Не то чтобы Николашин взгляд напугал Рыбу-Молота, – скорее огорчил, таким он был тусклым и безжизненным. Припорошенным той самой серой землей, из которой были сотканы исчезнувшие божьи твари.

Нгылека не вернулись к старому хозяину – Рыба откуда-то знал это. Как знал и много чего другого. И это было новоприобретенное знание, целый пласт которого осел где-то в глубине. Оно касалось каких-то червей, и каких-то Красных Чумов, и каких-то Семи Сестер, и числа «семь» как такового, и громоздящихся друг на друга полувосклицаний типа «хэвы, хэхэ нензямда» и «хабцяко пин, пин». При желании можно было напрячься и разобрать это знание по косточкам, рассортировать и упорядочить его. Вот только желания у Рыбы не возникло. И вряд ли оно возникнет в будущем, ведь все то, что ему вложили в голову или в какие-то другие части тела, – ненужно и неприменимо. Неспособно украсить еще не написанную книгу «Из жизни карамели и не только».