Ольга Баскова - Проклятая сабля крымского хана

— И саблю наконец вернешь. Чует мое сердце: ее можно добыть, только захватив трон.

Хан поднял руку, всю испещренную голубыми надутыми венами. Сколько раз вот так приходилось принимать решение, опасаясь ошибок и бессмысленных жертв! Он всегда знал, что за ним вечно наблюдают и ведут счет его промахам.

— Надо все обдумать. Завтра сообщу свое решение.

Его чуткое ухо уловило ропот недовольства. Он знал, что некоторые мирзы хотят сместить его, поставить правителя помоложе. Повысив голос и сверкнув глазами из-под нависших бровей, Девлет Гирей повторил:

— Завтра сообщу свое решение.

Все разошлись, кроме Мустафа-аги. Верный визирь наклонился к нему.

— Зря ты сразу не ответил положительно. Не нужны нам сейчас распри в государстве.

— Оставь меня, мой верный визирь, — прошелестел хан. — Дай побыть одному. Подумать мне надо.

— Хорошо, да хранит тебя Аллах! — Мустафа-ага вышел, покряхтывая. Вскоре и Девлет Гирей покинул покои и отправился на конюшню. Миновав ханское куполообразное дюрбе — небольшой мавзолей, где были похоронены его предки и родственники, в том числе и те, с кем расправились по его приказу, он с удовольствием вдохнул запах тысячи розовых кустов, заботливо оберегаемых его садовниками. Как всегда, его успокаивал не только аромат цветущих растений, но и журчание любимых фонтанов. Как он обожал дворец, считал своим детищем и — будь его воля — давно бы засел в нем, не покидая ни на минуту. Придя на большую конюшню, он приказал старшему конюху оседлать самого смирного коня, боясь, что слабеющие руки уже не справятся со своенравным жеребцом. Конюх оседлал Бельбека, тихого и послушного, как ягненок, помог хану залезть в седло и проводил до ворот. Выйдя на пыльную дорогу, Девлет пришпорил коня, и Бельбек помчался рысью в горы. Хан гнал коня к пещере, в которой когда-то спрятал самое важное сокровище в своей жизни. Конечно, он знал, что его там давно нет, но какая-то сила направляла его, требовала, чтобы Девлет Гирей вновь оказался под склизкими сводами. А вот и место, где он когда-то встретился с дервишем — площадка, со всех сторон окруженная горами. Хан соскочил с Бельбека, привязал его к острому выступу скалы, и, приставив ладонь к глазам, защищая их от солнца, посмотрел вдаль. Прозрачное голубое небо нависало над острыми хребтами гор, кое-где покрытых зеленой растительностью, неизвестно как цеплявшейся своими сильными корнями за гладкую поверхность. Девлет Гирей подумал, что пейзаж его родины, Крыма, — самый красивый на свете, несравнимый даже с Константинополем. А что красивого в Московии? Бесконечные поля с запахом скошенной травы и полыни или дремучие леса с топкими болотами, полными комаров?

— Красиво, правда? — Глухой голос чужаком вклинился в его мысли, и хан обернулся. Перед ним стоял дервиш в полосатом халате, конечно, не тот, другой, но тоже пожилой, с лицом, испещренным морщинами. Под слезящимся глазом выпукло белел шрам, крючковатый нос напоминал клюв орла, кружившего над вершиной.

Девлет Гирей моргнул, усмехнулся:

— Надо же! Много лет назад я повстречал на этом месте дервиша. Он произнес пророческие слова.

Старик пошевелил темными, будто выжженными губами.

— Я тоже умею предсказывать, — произнес он. — Тебя тянет на то место, где когда-то ты прятал саблю. Знаешь, что не найдешь ее, а все равно тянет.

— Где она? — затаив дыхание спросил Девлет Гирей, охваченный надеждой. — Скажи, где она, и я озолочу тебя.

Нищий хмыкнул.

— О ней мне ведомо лишь одно: она в московской земле. Поверь, эта сабля не принесет радости ни одному человеку, постоянно будет переходить из рук в руки. Только заполучив, от нее будут избавляться. А что касается золота… Золото имеет значение лишь для таких, как ты, — ответил он. — А для таких, как я… Что нам золото, если перед нами — весь мир! Мы свободные люди. Поверь, ни за какие деньги я не согласился бы поменяться с тобой местами. Мнение, что власть дает все, — заблуждение. Она не дает покоя и свободы. Разве ты свободен в своих желаниях?

Крымский хан потупил голову. Дервиш словно прочитал его мысли. Советники толкают в новый поход против Москвы, а у него нет ни желания, ни сил.

— Вот видишь. — Старик воспринял молчание как согласие. — Впрочем, мне про тебя все известно. Ты много сделал для укрепления своего ханства. Ты сжег Москву, и сабля тут ни при чем. Сейчас ты собираешься в новый поход против Ивана, не хочешь этого похода, но тебя подталкивают мирзы и князья. Лучше тебе не ходить на Москву.

Девлет Гирей опустил голову, глядя на белую землю.

— А если пойду? — тихо спросил он, словно прошелестел камыш.

— Пойдешь — проиграешь, — твердо произнес дервиш. — Не помогут тебе янычары султана. Сильнее окажется русское войско. Разобьют они твоих воинов, обратят в бегство, и все обвинят тебя в этом поражении. Сулейман любил тебя и все прощал, а Селим этого не простит. Ты умрешь в бесславии, презираемый султаном и своим народом.

Девлет Гирей почувствовал, как подкосились ноги, закружилась голова. Дервиш вовремя поддержал господина, иначе хан упал бы на каменистую почву.

— Что же делать? — прошептал он в склоненное над ним смуглое лицо старика.

Тот пожал плечами:

— Делать здесь нечего, хан. Придется идти и испить чашу, уготованную тебе судьбой, до дна. Береги своих воинов, господин.

Девлет Гирей закрыл глаза, чтобы не видеть кровавое солнце, слепившее его, а когда открыл, дервиша простыл и след. Лишь на белой пыли виднелись отпечатки его босых ног. Сев на выступавший из земли камень, крымский хан задумался. Он понимал, что дервиш сказал правду. Ни один стремившийся к власти человек не был свободен в своих желаниях, даже в любви. Ни один из крымских ханов не знал, что такое настоящая любовь. Были страсть к женщинам, интерес к детям. Но все это нельзя назвать любовью, потому что при первой надобности ханы убивали жен, наложниц, близких друзей, родных и даже детей. И бесславный конец царствованию — это расплата за жестокость. Что ж, надо встретить его с честью. Он поведет войско на Москву, как хотят его вассалы. Он примет позор и бесчестие, раз это заслужил. Тяжело вздохнув, он потрепал коня по густой гриве, с трудом влез в седло и помчался во дворец. Приехав, собрал совет и объявил, что наступление на Москву начнется летом.

— К чему вести лживые переговоры с Иваном? — заключил он. — Московский царь не собирается отдавать Казань и Астрахань и платить нам дань. Пусть же умоется кровью. Я скину его с престола и сам сяду на него. Коль появится возможность передать ему мои слова — передайте. Еду я в Москву на царство.