Любовь Юнина - Происшествие

— Все, Алексей Петрович! Разбегаемся. Вы — хороший человек, и я, смею надеяться, хороший человек, но бежать в одной упряжке нам тягостно. Ухожу в журнал — там поспокойнее. Ухожу без обиды.

— Ну и прекрасно! — совсем не дипломатично сказал Смирнов, обладавший не очень приятной для окружающих манерой говорить то, что думал. — Только, ради бога, не считайте меня хамом. Вы правы, мы очень разные люди. Я буду рад, — торопливо добавил он, — если в журнале вам окажется лучше. Я вовсе не хотел вас выживать.

Так они и расстались, обменявшись на прощание весьма дружеским рукопожатием.

Когда весть об уходе заместителя главного редактора разнеслась по редакции, Ирине Васильевне пришла в голову мысль, что это место надобно занять ей. Работает она давно, опыт есть, — не боги же горшки обжигают.

Как она ругала себя теперь, что поздно спохватилась. Когда Матвей был в силе, получить эту должность ей было раз плюнуть. Матвею никто ни в чем не отказывал.

Кроме власти должность заместителя давала право на персональную пенсию. Пусть местного значения, но персональную.

Что-либо решив, Ирина Васильевна тут же упорно начинала воплощать свое решение в жизнь. Дело она затеяла непростое и поэтому трудолюбиво начала плести паутину интриг, которые должны были привести ее в желаемое кресло. Очень кстати возникли эти новые слова: «перестройка», «ускорение». Какой замысловатый огород можно городить вокруг этих слов! Пока еще разберутся, где слова, а где дело!

«Старею, — думала Галина Петровна, непрерывно глядя в зеркало на свое лицо. — Ста-рею… Да, старею, и ничего невозможно сделать. Ничего! Лицо в морщинах, щеки обвисли… А мне сорок восемь… — думала она, — всего сорок восемь? Или уже сорок восемь?»

Она вышла из ванной, погасила свет, заглянула в комнату, поправила на сыне сползшее одеяло. В кухне села за стол, открыла книгу. Детектив… В последнее время она читала только детективы, они помогали отвлечься от тревожных мыслей, которые стали одолевать ее.

Позвонил телефон. Звонок междугородной станции. Она сняла трубку.

— Да!

— Галка, ты как? — спросил Олег. Слышимость была прекрасная, словно не из Москвы звонил, а из соседнего подъезда.

— Нормально, — ответила Галина Петровна.

— Что Алик?

— Спит.

— Ты не в духе?

— Почему? Все нормально.

— Я выслал тебе сегодня деньги.

— Хорошо.

— Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — проговорила Галина Петровна и положила трубку…

…Все нормально… А как иначе? Разве его интересуют ее проблемы и заботы? Давным-давно не интересуют… Да и тогда, в той, другой их жизни, о ее делах он спрашивал скорее из вежливости. Так теперь ей кажется. Олег — отрезанный ломоть. Впрочем, если быть точной, то отрезанный ломоть она, Галина Петровна. Олег ее отторг от себя, своей жизни. И ничего нельзя ни соединить, ни склеить.

Теперь она его уже не любила. Совсем не любила. Может быть, ненавидела? Нет, вряд ли. Просто в сердце была пустота. Осколки льда, которые кололи, кололи… Как она завидовала тем, кто счастлив, кому хорошо: до сердечной боли, до темноты в глазах, до ненависти — вот как завидовала!

Но она была неглупа, никто и не подозревал о том, что в ее сердце бушевали злость и ненависть. Лицо ее всегда было спокойно, голос ровен.

…Это случилось, когда ей исполнилось тридцать лет. Свой юбилей она пышно отпраздновала 26 апреля и после этого, как обычно, взяла отпуск на десять дней и уехала за ранним загаром в Сухуми. Она всегда в это время отправлялась в Сухуми, потому что считала, что солнце там жарче, чем, например, в Сочи, куда ездила отдыхать в сентябре.

Она возвращалась шоколадной мулаткой, посвежевшей, и ощущение собственной красоты наполняло ее ни с чем не сравнимой радостью. Пожалуй, больше всего на свете она любила себя, свое лицо, голос, полуулыбку.

Именно в тот год на сухумском пляже Галина Петровна познакомилась с Олегом. Вечером они пошли в ресторан, танцевали, пили вино, смеялись. Олег сразу сообщил, что женат и у него два сына, что работает в Праге в советском торгпредстве, а сейчас у него отпуск, и приехал он «побарахтаться» в море.

Олег был высок ростом, светловолос, остроумен, и Галина Петровна, пожалуй, увлеклась им, хотя понимала, что между ними всего лишь банальный курортный роман, который никак не может иметь продолжения.

Когда Галина Петровна уезжала, Олег сказал:

— На будущий год на этом же месте, в это же время. Идет?

— Идет, — засмеялась Галина Петровна, приняв его слова за шутку. Вспоминая потом эти прекрасные десять дней в Сухуми, она жалела, что больше они не повторятся. Каково же было ее изумление, когда, приехав в Сухуми через год, увидела на пляже Олега. Он легко поднялся со скамьи и улыбаясь неторопливо пошел навстречу. И сердце ее дрогнуло: значит, любовь? Пожалуй, с этого и начался их настоящий роман. С тех пор все отпуска они проводили вместе. Олег вернулся из Чехословакии, работал в Москве и время от времени приезжал на выходные к Галине Петровне. Иногда она ездила в Москву.

Галина Петровна жила этой любовью, встречами с Олегом, все остальное в ее жизни казалось относительным, второстепенным.

Они говорили обо всем, но никогда о его жене и сыновьях. Из гордости Галина Петровна не заводила об этом разговора, не спрашивала, что будет дальше. Как-то в самом начале их знакомства Олег бросил фразу, что, когда сыновья вырастут, он будет свободен. Галина Петровна поняла это так, что после этого Олег разведется с женой и женится на ней. И терпеливо ждала.

Она не знала, как Олегу удается отдыхать без жены, исчезать иногда из дома в выходные дни… «Что-то, наверное, придумывает», — думала Галина Петровна. Постепенно она создала себе образ его жены как тихой, безответной женщины, готовой терпеть все, чтоб не потерять красивого мужа и не остаться одной с детьми. Когда они познакомились, младшему сыну Олега было тринадцать лет, старшему — пятнадцать. Галина Петровна почему-то решила, что Олег оставит семью, когда младший справит свое восемнадцатилетие.

Однако наступил этот год, а в их отношениях ничего не изменилось. Самой заводить разговор Галине Петровне не позволяла гордость. Она ждала и надеялась, надеялась и ждала. Порой беспричинно на нее накатывалось то отчаяние, то злость.

Годы шли, бежали, а она все оставалась старой девой. Эти жестокие слова Галина Петровна услышала случайно — три сотрудницы редакции, не заметив ее, говорили о ней: «Старая дева, вот и злобствует…» Она поняла, что это о ней, все женщины в их редакции были или замужем, или разведены.

Как завидовала Галина Петровна тем, у кого были мужья! Как угнетала ее мысль о неустроенности ее жизни! Как ненавидела она самодовольную Ирину Васильевну Короедову, ее сытое лицо, ее постоянное напоминание о своем влиятельном муже!