Анна Малышева - Клетка для сверчка

— Это был удивительный человек, — Алешина откинулась на спинку бархатного полосатого диванчика, отсутствующим взглядом провожая прохожих за витринным стеклом кафе. Они с Александрой устроились в углу, за столиком на троих. Алешина, садясь, бросила плащ на спинку третьего стула, чтобы никто на него не покушался. Время близилось к полудню, все столики были заняты, под зеркальным потолком смешивался ровный гул приглушенных голосов. Здесь, среди множества людей, они были словно одни.

— Удивительный! — повторила Алешина, вертя в пальцах кофейную ложечку. Она не сводила с нее взгляда, словно завороженная тусклым желтоватым блеском металла. — То, что Федотов был прекрасным специалистом, даже говорить не надо, нам читали лучшие профессора Москвы. Меня в нем поражало другое. Это был настоящий интеллигент. Ведь такие люди встречаются куда реже, чем думается. Ну, что такое интеллигентность? Высшее образование? Два высших образования? Ученые степени, научные труды? Книги? Награды, премии, конференции, знание иностранных языков? Признание коллег? Да ничего подобного. Видела я людей, у которых все это было в наличии, что не мешало им оставаться самым замшелым, лютым быдлом. Обхамить, унизить слабого, перейти дорогу коллеге, сделать подлость… Потащить в постель студентку из Сибири, которая все знает на «пять», но которую можно срезать до трояка.

Алешина внезапно бросила ложечку на блюдце, и Александра вздрогнула от звона.

— Да, это я о себе, — спокойно пояснила Алешина. — Мне тогда жилось очень трудно. Родители помогать не могли, их лаборатория в Академгородке как распустила всех в отпуск без содержания еще в конце девяностых, так больше и не открылась. Они подрабатывали, где могли. Я запретила им высылать мне деньги. Тоже искала всякую подработку. Полы мыла по ночам в спорткомплексе «Олимпийский». На хлебозаводе в ночную смену стояла. Учиться было трудно, конечно. И еще всякая мразь норовила намекнуть, что я могла бы жить куда лучше, если бы захотела. А я не хотела. А вот Федотов никогда ничего себе не позволял, никаких вольностей. О нем даже не сплетничали. Меня никак особенно не выделял… Но однажды на промежуточном зачете я ответила не блестяще. Он зачет поставил, но сказал, что я могла бы подготовиться лучше. И сама не знаю, как это у меня вырвалось… Привыкла я к нему, что ли? Пожаловалась, как своему человеку, что ночная работа выматывает. Он спросил, что я делаю, задумался. Пообещал помочь. И через неделю я работала на полставки в лаборатории у его друга, Игоря Владимировича Исхакова. Началась новая жизнь. Да вы пейте кофе, остынет!

…Марина Алешина приезжала в лабораторию после занятий в институте и оставалась там до десяти часов вечера. В десять приходила ночная смена, и она могла ехать в общежитие.

— Это была лаборатория органики, в которой я разбиралась тогда слабовато. Работа была не тяжелая, интересная. Случались перерывы, пока шла реакция, и я могла заниматься. Потом заполняла журнал, мыла посуду, сдавала смену. Зарплата была маленькая, но в дополнение к ней я еще получала талон на бесплатное питание в столовой для сотрудников. Тоже кое-что…

Алешина с улыбкой взглянула на пирожное тирамису, к которому едва притронулась вилкой, обнажив сливочную пену начинки.

— Ты бы меня не узнала, я была тогда худая, как щепка. Правду говорят, что кто в юности голодает, потом всю жизнь отъедается. Сейчас постоянно сижу на диете, а толку чуть.

Отношения молодой лаборантки с руководителем лаборатории профессором Исхаковым были такими же ровными, лишенными всякого подтекста, как и с Федотовым. Ее не баловали, к ней не придирались и, что Алешина ценила выше всего, — ее не домогались.

— Они оба, Федотов и Исхаков, были чем-то похожи. Оба фанатики своего дела, маньяки, можно сказать. А фанатики и маньяки зациклены на чем-то одном, как правило. На бурные романы у них уже пороха не хватает. О том, что они оба еще и коллекционеры, я узнала позже. Я была настолько дикой девицей, что понятия не имела о существовании каких-то особенно ценных пластиков. Что есть пластики редкие и снятые с производства, я знала, конечно, это в институте проходят. Но чтобы они могли стоить дороже, чем натуральный жемчуг, золото, драгоценные камни…

Александра достала из кармана горсть подаренных Мимитричем камней и осторожно высыпала их на салфетку. Прощупав швы, достала еще пару изумрудиков.

— Да-да, — кивнула Алешина. — Мы живем в мире абсурда и условностей. Коллекционирование — ведь это и есть сплошной абсурд и условности. Ты согласна со мной?

— Абсолютно, — кивнула Александра. — Так вот почему вы назвали Игоря Исхакова своим учителем?

— Он многому меня научил, чисто практическим вещам, — подтвердила Алешина. — Можно сказать, придал мне направление на всю жизнь. Я настолько заинтересовалась органикой, что решила на ней специализироваться. Экспертом по пластикам и редким органическим материалам я начала становиться уже в его лаборатории.

— А его дочь, Ольгу, вы видели когда-нибудь?

— Она приходила несколько раз к нам в лабораторию, не помню зачем, искала отца. Помню, черненькая такая, тихая. Да она почти и не изменилась, на аукционе я сразу ее узнала.

— И Ольга сказала, что ваше лицо ей знакомо. Но не смогла вспомнить откуда.

Алешина негромко рассмеялась, накручивая на указательный палец ожерелье:

— Ну еще бы она меня узнала… Я сильно изменилась.

…Сперва Алешина только мыла посуду, наводила порядок в шкафах и холодильниках с реактивами, присматривала за аппаратурой, фиксировала в журнале показатели. Постепенно ее стали привлекать для более ответственных дел. Алешина стала ассистировать Исхакову. Она становилась частью лаборатории и незаметно проникалась этой сложной, почти безмолвной жизнью. Многие процессы шли круглосуточно, утренняя смена передавала дела дневной, дневная — ночной. Таким образом, Алешина знала всех младших сотрудников и лаборантов.

— Один из них был очень странным, — Алешина говорила, полуприкрыв глаза, словно погрузившись в некое подобие транса. — Этот парень работал только в ночную смену. Чем занимался днем — никто не знал, он никому не рассказывал о себе. Кажется, он был откуда-то из Подмосковья и очень долго добирался из своего поселка электричками и автобусами. Как его звали, никто не знал, это выяснилось, когда он вдруг исчез. Мы его все называли Адвокатом. Он иногда в курилке говорил: «Вообще-то, я должен был стать адвокатом…» Ни за кем не ухаживал, ни с кем не дружил. Покурит — и в лабораторию, к своей термопаре, или возится под колпаком на плите, в респираторе. Ночью сотрудников мало, один или два, часто Адвокат оставался один. Исхаков тоже часто задерживался допоздна, уезжал домой часа в два ночи. Видели, как они вдвоем с Адвокатом работают в лаборатории. Это было странно, потому что никакого химического образования у парня не было, кажется. Так, нахватался чего-то. Утренняя смена всегда жаловалась, что вся лаборатория провоняла формальдегидом, это тот еще запах… Невозможно было проветрить. Исхаков тогда работал с казеином. По сути дела, это один из молочных белков. При обработке его формальдегидом получается смола, так называемый галалит. В молекулы искусственного материала интегрировалось определенное количество веществ гидроксильных групп. В результате получалась твердая смола, желто-бурая или красноватая, абсолютно не пропускающая свет. Добавки из красящих веществ могут сделать эту смолу похожей на янтарь, перламутр, слоновую кость.