Боб Альман - Опасное знание

— У Мэрты Хофстедтер руки еще меньше, — возразил я. — Но вовсе не обязательно иметь большие руки, чтобы бросить в чашку с кофе капсулу харофина. Обязательно должна быть лишь достаточно серьезная причина для того, чтобы проделать эту операцию. И если человек загоняет в своего ближнего смертельную дозу яда, значит, такая серьезная причина действительно существует. А руки выполняют при этом лишь сугубо технические функции.

— Но у кого могла быть хоть какая-нибудь причина убить Манфреда? — спросила Ульрика.

— Вот этого-то мы и не знаем, — ответил я немного раздраженно. — Именно об этом я тебе твержу столько времени. Как только будет найден мотив убийства, найдут и убийцу.

— Если Хильдинг Улин растратил деньги благотворительного общества, то у него, возможно, и был такой мотив, — сказала Ульрика. — Ведь Манфред как раз собирался нагрянуть туда с ревизией.

— Ты говоришь сейчас совсем как тетя Эллен, — заметил я. — У нас нет никаких данных, что Хильдинг брал деньги из кассы общества.

Ульрика была явно разочарована моим ответом.

— А кроме того, я не верю, что Хильдинг вообще мог кого-нибудь убить, — добавил я.

— Откуда у тебя такая уверенность? — спросила она.

— Да нет у меня никакой уверенности, — сказал я. — Просто я немного знаю Хильдинга. И чувствую, что он не убивал.

В комнате по-прежнему звучала музыка Яначека. Я встал и немного приглушил звук.

— Мне кажется, что и Улин и Герман Хофстедтер могли бы совершить убийство, — сказала Ульрика. — И Мэрта тоже могла бы. В том случае, если бы они попали в отчаянно тяжелую ситуацию.

— Тебе виднее: ты же их хорошо знаешь! — сказал я.

— Во всяком случае, лучше, чем ты.

— И это естественно. Ты чуть ли не выросла вместе с ними. И конечно, знаешь, чего от каждого из них можно ожидать.

— Иногда ты бываешь чертовски забавен, — заметила она.

— Это у меня получается само собой, — парировал я.

Некоторое время мы сидели молча.

— Если бы я воспользовался твоим методом расследования, то должен бы поставить пять эре на Эрнста Бруберга и Эрика Берггрена, — сказал я. — Я уверен, что ни Хильдинг, ни Герман Хофстедтер не убивали Манфреда. Но может быть, его убила Мэрта.

— Ты сам начал это дурацкое расследование, — сказала она сердито. — И почему-то уверен, что Хильдинг не мог убить Манфреда!

— Тем не менее все это чепуха и бессмыслица, — взорвался я. — Ну разве я, скажем, мог бы убить человека?

— Уверена, что мог бы, — сказала она.

Бушевала метель. Когда около шести часов вечера (уже в четверг) я отважился выйти на улицу, ветер немного стих. На Эфре-Слотсгатан, возле Кампхавет, сугробов не было, но едва я перешел улицу к университету, как чуть не утонул в снегу. Снег набился мне в галоши, в ботинки, за отвороты брюк. К счастью, по этому снежному морю мне пришлось сделать лишь несколько шагов.

На лестнице, ведущей к южному крылу, возле двери стоял Юхан-Якуб Рамселиус и курил сигарету. Его черная каракулевая шапка была надвинута на самые уши. Рамселиус разъяснял что-то весьма величественно Эрику Берггрену, а тот время от времени вставлял реплики, причем держался одновременно и фамильярно и почтительно. Речь шла об академическом курсе, который читал Манфред Лундберг.

— Привет, старый дружище! — закричал Рамселиус, увидев меня. — А я как раз объясняю Эрику, что, вероятнее всего, ему отдадут прецептуру Манфреда.

— Распустите слух, что вы прочите на это место Германа, и Бринкман тут же поправится и начнет сам читать все курсы по гражданскому праву.

Рамселиус фыркнул.

— Недурная идея, — сказал он. — Но Эрик раньше стал доцентом, чем Герман. Впрочем, надо еще подумать… — Он замолчал и лукаво посмотрел на Эрика. — Надо еще подумать, — продолжал он, — может быть, Герман более многообещающий исследователь, чем Эрик.

Эрик Берггрен опустил глаза. Он вынул из кармана трубку и попытался зажечь ее.

— Ты бы сначала набил ее, — спокойно подсказал Рамселиус.

С давних пор Рамселиус любил поиграть с людьми в кошки-мышки. Причем сам Юхан-Якуб всегда был кошкой. Нередко эта игра принимала довольно острый характер, но у Рамселиуса никогда не было злого умысла. Юхану-Якубу просто доставляло удовольствие посмотреть, как очередная жертва реагирует на его шутки. Правда, он был довольно твердокож и не всегда отдавал себе отчет в том, что кошачьи когти могут причинять боль и даже ранить.

Я не стал ждать, чем кончится его эксперимент с Эриком, и вошел в подъезд.

В вестибюле я снял пальто и шляпу и повесил на вешалку, стоявшую у стены напротив лестницы. По этой лестнице, которая вела в «Альму», вверх и вниз сновали полицейские. Почти все они были в штатском. Харальд пока не появлялся. Перед зеркалом стояла Мэрта Хофстедтер и наводила красоту. Наши взгляды встретились в зеркале. Она улыбнулась и повернулась ко мне.

— Кажется, полиция приглашает нас сегодня на чай, — сказала она.

— Что-то я в этом сомневаюсь, — ответил я.

— Но должны же нас как-то вознаградить за то, что мы сюда пришли?

— Вознаграждением тебе будет то, что ты поможешь разоблачить убийцу. Кроме того, подобные инциденты вносят хоть какое-то разнообразие в наши серые и унылые будни.

— Да ты настоящий садист, если считаешь это вознаграждением. И ведь, как оказалось, он никого не убил.

— Кто «он»? — спросил я.

Мэрта рассмеялась, ее глаза заблестели.

— Надеюсь, ты не думаешь, что это я? — спросила она.

— Нет, у меня и в мыслях ничего подобного не было. Но он пытался убить.

— Если провидение не допустило убийства и Манфред умер естественной смертью, разве это не указание свыше, что нужно как можно скорее предать этот случай забвению? Кто это сказал: не судите да не судимы будете? Не мешало бы вам, юристам, стать немножко милосерднее.

— Рассуждения о милосердии лучше оставим для богословов, — ответил я. — На одном милосердии далеко не уедешь. Кстати, у тебя страшно примитивный взгляд на ту роль, которую играет наказание. Наказание — это вовсе не месть со стороны общества, сводящего счеты с преступником. Подумай о том, что убийца может быть опасен и для других.

— В это я абсолютно не верю, — сказала она весело. — Большинство убийств — это первое и последнее убийство в жизни данного преступника. И даже если убийцу не посадят за решетку, он никогда больше никого не убьет.

Ее глаза искрились смехом. Может быть, она просто потешалась надо мной? На всякий случай я решил сделать вид, что принимаю ее слова всерьез.

— Ты рассуждаешь так, словно не существует уголовного кодекса, — сказал я. — Неужели ты не понимаешь, что убийца может совершать все новые и новые убийства по той простой причине, что боится разоблачения?