Анна Данилова - Стану рыжей и мертвой, как ты

Где-то в глубине своего сознания я подозревала, что те чувства, что пожирали меня изнутри, рано или поздно все же отпустят меня. Что боль потери утихнет, и я доверюсь судьбе. Положусь на высшие силы, которые отомстят за смерть невинных жертв. Но пока этого не случилось, я медленно, но верно превращалась в потенциальную убийцу.

К Москве я подъезжала глубокой ночью. Мчалась по широким и гладким, как черный влажный линолеум, шоссе, с легкостью обгоняя машины и представляя себе, что лечу по воздуху. Очень опасное это состояние, когда скорость практически не чувствуешь и кажется, что ты чуть ли не стоишь на месте. Так все зыбко, страшно и вместе с тем завораживающе. И только мельканье огней и свист проносящихся рядом с тобой машин еще могут вернуть тебя в реальность. Думаю, это и спасает.

Я позвонила Марине за три часа до приезда. Она, наконец-то дождавшись моего звонка, защебетала, залилась в телефоне, мол, как же я переживала, куда ты пропала, разве так можно… Я спокойно ответила ей, что скоро уже буду дома. Зачем-то спросила, есть ли горячая вода (как будто ее часто отключали). Просто мне захотелось произнести эти два слова «горячая вода», потому что в этот момент мне сразу представлялась наша уютная ванная комната, выстроенные в ряд на бортике ванны флаконы с пеной и шампунями. За те несколько дней, что меня не было дома, я так истосковалась по теплу и уюту, по домашней чистоте и самым моим близким людям, что уже и не верилось, что я их увижу. Мне казалось, что я уезжала оттуда нормальным человеком, а возвращаюсь зверем. Быть может, в каждом человеке есть что-то звериное, заложенное самой природой, и вот у меня этого «добра» оказалось слишком много. Я тогда действительно не знала, как буду жить дальше. И вообще, что будет со всеми нами. Все те вопросы, что одолевали меня всю дорогу, так и не нашли своих ответов. И теперь я полагалась только на Марину. Она, вполне себе адекватная и правильная женщина, уж точно скажет мне, верно ли я поступила. И ответит на вопрос, что сделала бы она сама, окажись на моем месте.

Москва переливалась электрическим светом, она была роскошна своими сверкающими витринами, подсвеченными церквями и сияющими проспектами. Все нормальные люди спали. Ненормальные — продолжали растрачивать свою жизнь в ночных ресторанах и барах, клубах или совершать безумные прогулки или смертельные гонки по ночным улицам. Хотя были и такие (светящиеся окна погасших многоэтажек свидетельствовали об этом), которым было просто не до сна по разным причинам. Кто-то поджидал своего припозднившегося друга или супруга, кто-то не мог успокоиться после семейного скандала, кто-то просто страдал от клинической бессонницы или в тишине работал, творил, читал, мечтал. А кто-то, вот как моя Марина, волновался и плакал, предчувствуя беду.

В прихожую я не просто вошла, а ввалилась, падая от усталости. Ноги мои дрожали, голова разламывалась так, что хотелось только одного — проглотить пару таблеток спасительного саридона и дождаться, когда же эта боль утихнет.

Марина подхватила меня и довела до дивана. Принесла мне, перемещаясь по квартире на цыпочках в мягких тапочках, чтобы не разбудить маленькую Ульрику, стакан с водой и таблетки.

— Ты ж моя хорошая… — Она села рядом со мной и обняла меня за плечи. Немного расслабившись от того, что я все-таки дома и что жива, я отреагировала бурными горячими слезами, которые струились по щекам, заливаясь за воротник.

Марина. Вот откуда в ней это знание, это предчувствие, это внутреннее зрение? Когда я вошла в прихожую и закрыла за собой дверь, она же поняла, что я вернулась одна. Одна.

— Мариночка, — прошептала я, давясь от слез, — ее больше нет. Нет.

Она тотчас отпрянула от меня, и я по ее взгляду поняла, что она впала в какой-то ступор, что пока еще не могла воспринять мои слова. И конечно же, еще не оценила весь масштаб трагедии, навалившейся на нас, на нашу, по сути, семью.

Возможно, в эти секунды воображение рисовало ей сцены автомобильной аварии или больничных декораций (операционная, заполненная встревоженными хирургами в окровавленных перчатках), да мало ли что может воспроизвести мозг после слов о смерти молодой женщины, девушки!

Мой рассказ о том, что мы опоздали к похоронам тети Ирмы, занял не больше минуты.

— Сказать, что я во всем виновата, — ничего не сказать… — прошептала я сдавленным голосом. — Понимаешь, смерть — это так страшно. Но рядом со смертью шагает сама жизнь с ярким солнцем, теплым ветерком… Мы возвращались уже домой, проезжали мимо леса, и тогда она вдруг вспомнила, что знает одну большую поляну, где всегда было много земляники. Мы решили остановиться и проверить, так ли это… прошло много лет, все могло измениться. Думаю, что нам просто хотелось почувствовать контраст между всем тем, что мы пережили на кладбище и в доме тети Ирмы, и самой жизнью. Иначе как еще можно оценить все это? И я, будь я другим человеком, с другим характером, могла бы, к примеру, отговорить ее, поторопить, мол, нам уже пора, нас ждут Ульрика и Марина… Но я не сделала этого, о чем сейчас страшно жалею. Да что там, я страдаю…

Я рассказывала ей о том, как мы собирали землянику на той самой поляне, что возле леса, как мы радовались тому, что не все исчезло со временем и что природа еще жива, как и эта земляника. А ягоды были такие спелые, сладкие, ароматные. Мы просто горстями ее ели, потом решили собрать немного в дорогу. А она… она захотела вернуться к машине за пакетом. И я отпустила ее. Я ничего, ну просто совсем ничего не предчувствовала. Она ушла, а я углубилась дальше, вдоль леса, на самую опушку, где земляники было еще больше! И вдруг я услышала ее крик. Страшный крик. Он был недолгим…

Марина, слушавшая меня, закрыла лицо руками, словно так хотела загородиться от всего того, что ей еще предстояло услышать, узнать.

— Я повернула обратно и побежала к машине. Я неслась, как ветер. Понимала — что-то случилось. Первое, что мне подумалось, что она оступилась, ударилась, сломала что-то и что ей очень больно. Но когда я уже увидела машину, то глазам своим не поверила… Дверца была открыта, и какой-то человек наполовину скрылся в ней, словно что-то искал. И ее, моей голубушки, не было видно. Я не стала кричать, чтобы не спугнуть этого человека. Я вошла в лес и стала спускаться к машине, прячась за деревьями. И когда уже подошла к самому краю леса, вот буквально в нескольких шагах от меня стояла машина… И тут я увидела ее.

Картина, которую я не забуду теперь никогда в жизни, возникла у меня перед глазами так явственно, что на меня словно пахнуло запахом хвои и свежей крови…

Ей так полоснули по горлу, что голова запрокинулась, как у убитой косули или олененка. Зияющая рана, мокрая от крови трава, залитая кровью футболка…