Сергей Федоранич - Бог тебе судья

КОНСТИТУЦИОННЫЙ СУД РАЗРЕШИЛ КАЗНИТЬ ЖЕНЩИН, ДЕТЕЙ И ЛИЦ ПРЕСТАРЕЛОГО ВОЗРАСТА

Утром в понедельник Конституционный суд России признал неконституционной норму части 2-й статьи 59-й Уголовного кодекса, запрещающей применение смертной казни к женщинам, детям и мужчинам старше 65 лет. Судьи пришли к выводу, что такого запрета Конституция не содержит, а это значит, что законодатель не имел права ограничивать действие конституционной нормы без проведения референдума.

При этом судьи не поддерживают применение самого вида наказания и просят считать свое решение вынужденным, поскольку не могут перечить букве закона, что не отражает их точку зрения.

Конституционные судьи отметили, что смертная казнь все еще является временной мерой наказания, и поручили парламенту инициировать повсеместную отмену этого вида наказания как изжившего себя в цивилизованном мире.

Эксперты сошлись во мнении, что такое прецедентное решение было принято исключительно в целях казнить Кристину Слайэрс, и более смертная казнь применяться не будет. Однако учитывая скорость принятия парламентом законов, под расстрел могут попасть еще минимум двадцать человек, суд над которыми с участием присяжных сейчас проходит на территории всей России.

Защита Кристины Слайэрс уже подала жалобу в Европейский суд по правам человека, усмотрев в решении Конституционного суда ряд нарушений, включая нарушения в толковании норм права, а также обратилась к президенту и парламенту с требованием вмешаться в ситуацию.

Представитель Европейского суда подтвердил «Гражданскому репортеру», что жалоба получена и, учитывая ситуацию, решение по ней будет принято в кратчайшие сроки. Администрация президента, парламента прокуратура и пресс-служба Конституционного суда на запрос «Гражданского репортера» не ответили.

Присяжные заседатели должны вынести вердикт по делу Кристины Слайэрс в течение 1–2 дней.

— Забавно, — сказала Кристина, — читать такое про себя. Там шумиха, да?

— Еще какая, — ответил я. — Ты не переживай, я не дам тебя убить.

— Ты знаешь, возможно, это не так уж и плохо будет. Сидеть двадцать пять лет за решеткой еще тяжелее.

— Кристина, что ты говоришь такое?! Присяжные тебя оправдают, никаких доказательств по делу нет!

— Витя, спасибо тебе за поддержку. Но ты видел, какими глазами они смотрели на меня? Они считают меня сектанткой, которая утратила контроль. Они всерьез полагают, что все члены общины продали свою недвижимость и отдали деньги мне. А потом решили уйти, я не могла их удержать и решила всех убить. Вот так все это выглядит, вот кто я. Убийца.

— Но ты же сама слышишь, как глупо это звучит? Ты думаешь, присяжные этого не поймут? Они ведь люди, у каждого есть голова на плечах. Они все поняли, все услышали. Они во всем разберутся.

— Ладно, скоро они выскажутся, — кротко улыбнулась Кристина. — Как там твой суд?

Я поморщился. Тема моего суда с Жанной была болезненной, но настолько отдаленно интересовавшей меня, насколько это возможно. Это все казалось таким неважным, как будто происходило не со мной, а с очередной персоной из глянцевых журналов. Такое интересно читать в транспорте, когда ехать полчаса, а занять себя нечем. Учитывая, что наш разговор с Кристиной мог быть одним из последних, мне совершенно не хотелось тратить на это время. Но ей нужно было отвлечься на время ожидания, и я пустился в объяснения.

Родители Жанны пришли в суд и смотрели на меня как на врага. Им было обидно за дочь, и винить их я не могу. Мне самому за себя стыдно, и дополнительная кара ни к чему. С учетом заключения врачей, что Жанна едва ли выйдет из комы, а если и выйдет, то не сохранит сколько-нибудь достойное качество жизни, я предложил семье Жанны компенсацию за ее долю в квартире, чтобы у родителей были деньги на уход. Я также предложил выкупить все совместно нажитое имущество, с той же целью: чтобы у них были деньги. Но они меня не поняли и потребовали выдать все в натуре.

Я сказал судье, что мне неважно, как будет разрешен вопрос. Я согласен на половину и не претендую на большее, но прошу разделить имущество так, чтобы в совместном владении ничего не было. Родители Жанны, выступая в интересах дочери, отказались от компенсации стоимости доли в квартире, и она отошла им, а мне — все деньги на счетах и все имущество, что было в квартире. Они заявили в состав совместно нажитого все долги Жанны, коих оказалось на шестьсот тысяч рублей, остальное было погашено в ходе процедуры банкротства. Я не стал ничего оспаривать и согласился оплатить триста тысяч, уменьшив свою долю в имуществе на эту сумму. Это действительно результат моей ошибки: я не заметил, что Жанна не в состоянии вести дела, и допустил, чтобы она наделала ошибок. Свои долги в счет я не предъявлял, оставив их за собой. На машину никто не претендовал, она была куплена уже после развода.

Как сделать ситуацию еще менее болезненной, я не знал. Я спросил об этом у родителей Жанны, и ее мать, всегда с терпением относившаяся ко мне, ответила, что я в состоянии исправить ситуацию, если поменяюсь с Жанной.

— Ее болезнь — это не моя вина, — ответил я. — Что я могу сделать?

— Ты мог бы остаться для нее мужем! — воскликнул отец Жанны. — И поступил бы как мужчина. Сейчас она нуждается в тебе сильнее, чем раньше.

— Сейчас она нуждается в медицинском уходе, — сказал я. — Мне очень жаль. Но этого я дать ей не могу. Если я буду ухаживать за ней, кто будет содержать меня и ее?

— Поэтому выходом ты видишь просто развестись с нашей дочерью, и все? Разделить имущество и жить так, словно ее никогда не было? Выбросить на помойку отработанный материал? Так, да? Это, по-твоему, справедливо?

Вот так в глазах матери Жанны выглядит мой поступок. Ну а чего я хотел? Глупо ожидать другого. Я и сам понимал, что это выглядит именно так. Но какой у меня был выбор? Я никогда не забуду ни Жанну, ни нашего неродившегося ребенка, просто не смогу. Они так прочно отпечатались в моей душе, что ни смыть, ни вытравить я не сумею, как бы сильно ни желал. Мое сердце разрывалось от жалости и безысходности, но выхода иного я не вижу.

А что было бы справедливее? Сидеть возле кровати Жанны, зная, что она никогда не будет прежней, никогда не сможет даже самостоятельно за собой ухаживать? Никогда не сможет ходить, есть, пить? Жить за счет родителей Жанны и своих, тянуть всех в долговую яму и в беспросветную темноту? Это лучше, справедливее и правильнее?

Я не стал ничего отвечать на слова мамы Жанны, понимая, что сейчас она не в том состоянии, чтобы думать здраво. Да и вряд ли когда-нибудь будет. Для родителей Жанны я навсегда враг, предатель и ничтожество.